с плюсом тебе. Капли пота из подмышек сбегают вниз по телу. Я прижимаю локти к бокам, пытаясь их остановить.
– Э-м-м, да, – говорю я. – Окей. Я просто… Я думала, мое прослушивание… Мне нужно было сделать что-то иначе?
«Чтобы получить роль Милли», – хочется добавить мне, но оба мы знаем, что вслух я такое не скажу. На прослушивании я выступила просто отлично. Лучше, чем когда-либо, если уж честно. Пела чисто, прекрасно брала высокие ноты, заполняла голосом комнату, как и учила меня преподавательница по голосу. Я видела его лицо. Видела лица их всех. Неужели мне почудилось, что они были впечатлены? Неужели я где-то дала петуха?
Абель Пирс подается вперед, его клетчатая рубашка сминается на поясе.
– Эверет, вы получили ту роль, которая вам подходит, – говорит он. – И вам стоило бы этому радоваться.
Он считает, что мне подходит роль китайца-приспешника в аляпистом красном жакете и конической шляпе, который поет об американской мечте на смеси паршивого английского и китайского. Я вдруг вспоминаю, что он так и не ответил на мое письмо со списком моих идей насчет образов Чин Хо, Бун Фу и миссис Мирс, письмо, озаглавленное «Мысли на тему американцев с азиатскими корнями», будто это школьное эссе, а не короткое послание режиссеру в летнем лагере.
– Вы получили мое письмо? – спрашиваю я. – С моими идеями? О которых мы говорили в прошлый раз, помните?..
– Помню.
Я оживляюсь.
– Здорово. Насчет миссис Мирс, Чин Хо с Бун Фу и прочего – как вы думаете…
– У вас были хорошие идеи, мисс Хоанг. Мне импонирует ваше неравнодушие. Но я все же предпочту сохранить дух истории, который близок к тому, что был создан Диком Сканланом и Ричардом Моррисом.
– Ага, – только и способна ответить я. Такое чувство, будто на грудь мне только что приземлилось огромное пианино. – Ясно.
Надо было послушать Ариэль. Вчера она ответила на звонок (вот это поворот), и мы проговорили минут десять, и Ариэль предложила мне напомнить о своем письме. Велела написать некое элегантное объяснение, почему мюзикл нуждается в переосмыслении. Сказала, чтобы я продавила свои идеи. Но мне никогда прежде не приходилось продавливать свои идеи с мисс Геринджер – ни тогда, когда мы ставили «Компанию», ни с «Кабаре», ни даже с «Каруселью»[42]. Как бы Ариэль поступила сейчас?
Я с трудом подбираю слова.
– Просто… Чин Хо – китаец. Я не говорю ни на путунхуа, ни на кантонском. Понимаете, у меня вьетнамские корни. И я просто, ну, не уверена, смогу ли убедительно сыграть эту роль.
И тут Абель Пирс поднимается с места и скрещивает руки на груди.
– Мисс Хоанг, – говорит он, – вы предпочли бы выступать в кордебалете?
Кажется, я сейчас рассыплюсь на тысячу кусочков и усею весь пол у него в кабинете.
– О нет, я, конечно, очень благодарна за роль – правда, спасибо. Я просто…
– Чудесно. – Пирс выходит из-за стола и открывает передо мной дверь. Меня накрывает мощным дежавю. – Тогда поздравляю. Пойдите, отпразднуйте это с остальными актерами.
И так я вновь оказываюсь в коридоре и застываю там, не способная сдвинуться с места. Как в игре «Морская фигура, замри!» во время занятия по импровизации – только здесь я играю в нее одна.
Постепенно меня отпускает. Я – не Милли. Через пять недель вместо платья Милли я надену атласный жакет в ненастоящих китайских иероглифах из пошивочной мастерской и прилажу на лицо усы, которые наверняка остались с прошлогодней постановки «Продавцов новостей»[43]. Притворюсь, что говорю на чужом азиатском языке, хотя не знаю даже собственного.
Я вновь и вновь, как сцену из кино, проигрываю в голове реакцию Абеля – скрещенные на груди руки, уклончивый ответ, мое письмо, которое наверняка отправилось в «корзину». Теперь все понятно. Абель Пирс и не планировал использовать мои идеи. Он с самого начала не собирался ничего менять.
И тут меня накрывает ужасным осознанием. Вернувшись домой, я не смогу показать Джиа запись со спектаклем и напотчевать ее рассказами о том, почему тут повела себя так, а не иначе. Каково ей будет при виде лучшей подруги, которая изображает жалкого китайца? Что, если мы будем смотреть запись у нее дома и в этот момент в комнату войдут ее родители и подумают: «Что за жуткие подружки у моей дочери?» И это будет вполне справедливо.
К глазам подступают слезы, и я утираю их. Вот ведь плакса.
Вернувшись к списку, я обнаруживаю, что все уже разошлись – оно и к лучшему, если честно. Мне хочется порадоваться за Валери, но прямо сейчас я предпочту обойтись без ее счастливых воплей и хороводов с хлещущими волосами девицами во дворе театра. Да, актерство – моя любовь, но все же не до такой степени.
По пути обратно в общагу меня окутывает духотой. Зачем я притащилась в Огайо? Это мир мошкары и кукурузы, а не девушек, подобных Эверет Хоанг. Мое место – в Линкольн-центре, где, переходя дорогу на Шестьдесят Шестой, тебе улыбаются балерины из «Джульярда», где режиссеры густо подводят глаза и носят броские серьги, где нет стариков-пустозвонов и соседок из Южной Дакоты, ворующих у тебя роли.
О, Эви, моя примадонна, говорила мама всякий раз, когда я заходилась такими громкими рыданиями, что будила соседей, или изрисовывала стены восковыми мелками. Что имелось в виду: прекрати истерику, успокойся, веди себя как взрослая.
Нужно вести себя как взрослая. Мне уже семнадцать лет. Поднимаясь на свой третий этаж, я стараюсь не думать о том, как на высокой ноте у Валери сорвался голос и что она теперь будет целовать Чейни вместо меня; о том, как я была уверена, что роль достанется мне. Не сомневалась ни секунды.
– Ты пришла! – Не успеваю я и шага сделать в комнату, как ко мне бросается Валери.
Всюду люди. Сидят у меня на кровати. Поют из шкафа «Забудь этого парня». Окна запотели, в стаканах спиртное.
– Время-то всего шесть часов! – кричу я Валери, которая вовсю хлещет выпивку. – Еще и солнце не село.
– Да брось, Эв, мы же празднуем! – Она одаривает улыбкой и кружит вокруг меня в танце.
– Где ты выпивку достала?
– Да просто коменданта подкупила. – Валери подмигивает мне и манит к себе Чейни. – Мой главный герой!
И со смехом бросается к нему на грудь. Чейни аккуратно отодвигает ее в сторону и берет с тумбочки две рюмки.
– Кажется, тебе нужно выпить, Хоанг.
– Да неужто?
– Да. – Чейни обхватывает меня за талию свободной рукой и притягивает к себе. – Обязательно.
Валери забирается
