мне кажется, заключает в себе итог моего понимания сакрального.
Это относится к вере, за которую люди готовы умереть. Это касается отъезда отца на фронт — отъезда по–особому трагичного, в виду странных (объяснить) обстоятельств, который вверг меня в состояние полной экзальтации, вызванного определенным предчувствием, добровольным закланием, да еще перед лицом того, кого приносят в жертву. И все это, в одиннадцать лет, соединяясь с песнями беснующейся толпы — песнями, в которые вливается мой голос, в какой‑то миг вдруг замирающий, всецелое физическое потрясение.
Невозможность вновь вернуться к физической жизни в течение многих дней.
Целыми днями я ору во все горло «Марсельезу» и «Прощальную песнь».
Мне стыдно, когда я встречаю в метро одетую во все черное одноклассницу, которая потеряла отца».
Стр.70
Но был один лучик солнца.
Лора рассказывает здесь об умершем в младенчестве ребенке домработницы.
Стр.71
Мало–помалу меня охватывало оцепенение этих долгих дней…
Болезнь, о которой идет здесь речь, была одним из первых проявлений заболевания, от которого Лаура и скончалась в ноябре 1938 года.
Стр.73
Нас никто не навещал, заходил лишь «господин аббат».
«Господин аббат» был организатором католической группы, занятия которой Лаура посещала какое‑то время вместе с братом и старшей сестрой.
Стр.79
Начиная с этого дня… и до… своей воли на реальной жизни.
Второй экземпляр машинописной копии дает следующий вариант:
Начиная с этого дня, который казался таким спокойным, безмятежным, крик моего существа хлынул на бумагу: «Вместо колыбели — гроб, вместо пеленок — саван. Что я знаю о любви — похотливый священник, да циничные шутки…не знаю, куда иду, ну и ладно, зато я знаю, где я сейчас: против всех, так же далеко от сестры, как и от брата, но нас четверо, и есть четыре стороны света, я на востоке, почему же? а потому, что солнце только встает, и потом я так отчетливо вижу на севере свою сестру холодную–прехолодную, мой «легкомысленный» брат на юге, а другая уже заканчивает, так никогда и не начав… Какой идиотизм, но раз уж я заурядна, нужно быть заурядной на полную катушку. «Смогу ли я когда‑нибудь оставить отметину своей воли на реальной жизни? […]
В оригинале машинописной копии страничка, соответствующая этому отрывку, отсутствует, вместо нее мы находим половинку рукописной страницы, представляющую, очевидно, окончательный вариант, который мы и воспроизвели.
Стр.81
В глубине души я была разочарована… и до: Мне было семнадцать лет.
Этого отрывка нет во втором экземпляре машинописной копии. В оригинале отсутствующая страничка под номером 30 заменена рукописной страницей, начинающейся со слова «перо» и заканчивающейся фразой «Мне было семнадцать лет». Далее следует страница 31, начинающаяся со слов: «В остальном существование населяли ничтожества».
Стр.82
В остальном существование населяли ничтожества..
На двух рукописных страничках (в черновиках этого отрывка о «выживших») можно было бы, как нам кажется, обнаружить следы того значения, которым Лаура наделяла музыку в ту пору, когда она писала эти строки (которые во втором экземпляре машинописной копии следуют сразу же за абзацем: «Я уходила с головой в музыку..», отсутствующем в оригинале). И действительно, на одной из этих двух страничек в верхнем левом углу стоит пометка «Ре», на другой «Ut», написанные жирным шрифтом и подчеркнутые.
Стр.84
Действительно, почему бы не назвать войну самой лучшей порой этих жизней…
После этого чуть измененного отрывка на соответствующей страничке рукописной копии идет фраза, написанная карандашом:
«Лишь немногие знают, что, сойдя с этой дороги, они найдут соль жизни».
Лаура
САКРАЛЬНОЕ
САКРАЛЬНОЕ
...Я обитала не в жизни, а в смерти.
Сколько себя помню,
передо мной все время вставали мертвецы:
«Напрасно ты отворачиваешься, прячешься, отрекаешься…
ты в кругу своей семьи,
и сегодня вечером будешь с нами».
Мертвецы вели ласковые, любезные
или сардонические речи,
а порой, в подражании Христу,
этому извечно униженному и оскорбленному,
нездоровому палачу…
они открывали мне свои объятья.
Я шла с запада на восток,
из одной страны в другую,
из города в город — и все время между могил.
Земля уходила из под ног — поросшая травой или вымощенная —
я висела между небом и землей, потолком и полом.
Мои больные глаза вывернулись к миру волокнистыми зеницами, руки, повиснув культями, влачили безумное наследство. Я гарцевала на облаках, напоминая косматую помешанную или нищенку. Ощущая себя чуть ли не монстром, я перестала узнавать людей, которых я, однако, так любила.
И вот я оказалась
в небе Диорамы,
где продрогнув до самых костей,
мало–помалу окаменевая,
я стала превосходной частью декорации.
В чем для меня выражается понятие сакрального?
Сакральное — тот бесконечно редкий миг, когда «извечная часть», которую несет в себе всякое существо, вступает в жизнь, захватывается всеобщим движением, вовлекается в него, реализуется.
Для меня это нечто такое, что брошено на чашу весов со смертью, скреплено печатью смерти.
Постоянная угроза смерти — пьянящий абсолют, жизнь захватывает его, приподнимает над собой, выбрасывает наружу мою глубинную суть, это как извержение вулкана, падение метеора.
Самые решительные «шаги» в своей жизни я делала в состоянии транса, только это и позволяло мне действовать наперекор любой преграде (трезвость ума, физическая слабость и т. д., и т. п.).
За это я, не раздумывая, отдала бы жизнь.
Всякий, кто (больше) не способен испытать это чувство, проживает лишенную смысл, лишенную сакрального жизнь.
На мой взгляд, определения, которым вы приписываете сакральный смысл — «чарующий», «необычайный», «опасный», «запретный» — сами по себе наделены грандиозным смыслом и соблазном. И этого соблазна вполне достаточно, чтобы придать им того самого колдовства, что нас завораживает, уносит за рамки повседневности, того самого перемещения, ощущения, будто что‑то происходит.
Но для меня сакральное не в этом.
Когда вы называете «сакральным» то, что заставляет вас защитить друга от наветов или, скорее, дерзновенно и неистово вступиться за предмет вашей любви, я с вами не согласна. Этот миг, когда слово равносильно испытываемому чувству, я называю несколько проще: единственно стоящие моменты «жизни с другими».
(Спешу добавить: никакого стоящего момента в «моей жизни с другими» никогда больше не случается, но это добавление здесь ни к чему, оно завело бы меня слишком далеко).
Некогда я не признавала ничего, кроме этих «стоящих моментов». И я замыкалась в полном безмолвии, когда не имела возможности выразить то, что было для меня единственно важным или, по крайней мере, что заключало в себе чреватый важными последствиями, насыщенный выразительностью
