любить живопись не значило для меня смотреть на какую‑нибудь картину, а потом перейти к другой, живопись была истинным источником моей жизни, но и здесь мне безумно хотелось дать волю этой презрительной иронии ко всему, от чего я была без ума, и что мой ум питало: «Наркотик, ничего больше».
В остальном существование населяли ничтожества. К матери приходили «выжившие». Один, «любитель искусства», плакал по Реймсу, уверяя, однако, что сам он стал бы бомбить Флоренцию, если бы итальянцы были фрицами и что война все же была «самой прекрасной порой в его жизни, когда чувствуешь, что ты живешь». «Он из тех, кого видишь в окне под зеленым абажуром с бахромой из бисера, под люстрой из золоченого дерева или в «интерьере с изящным убранством в стиле модерн». Они так живут, строят или расстраивают свою семейную жизнь, жены или любовницы только и делают, что вытирают пыль, кумекают, считают. Они так живут — забиваясь вглубь семейного очага, пожираемые текучкой и кремовыми тортами по воскресеньям. Дорожа только своими добродетелями, достатком, жизнью в четырех стенах и мнением консьержки, они в жизни не видели человеческого взгляда, их хватает лишь на заботу о внешнем виде, костюме, «положении». Стоит рухнуть одной из этих перегородок — скандал в семье, но по большому счету это их не волнует, одно только любопытство, одна только злоба: «Ну вот, я же говорил» — и на этом точка, и снова в свой угол, и снова хмурить брови. Новая перегородка, за которой им снова не видать мира, правда, время от времени во взгляде мелькает угроза, ибо в своих мыслях они куда смелее, чем в своих делах. Жизнь устроена раз и навсегда, все вехи расставлены, они кичатся своим «положением», они в высшей степени порядочные люди.
Они и им подобные давно утратили смысл той самой жизни, что гонит людей на открытые просторы, заставляет идти на все. Они так живут, как муравьи, как в муравейнике, воображение ни на йоту не возвысится над повседневными делами и воскресными развлечениями. А тут война — какое приключенье! Родина предлагает вам мишень, на которую можно излить едкую желчь домоседов, родина предлагает вам врага, которого можно ненавидеть, презирать, который неоспоримо ниже вас (мы в своем полном праве). Родина — это и герб для ищущих славы выскочек, и чувство безопасности, ибо они, слишком мелочные, чтобы уразуметь всеобщее благо, будут великодушны в своих пределах, равно как их жены добры в пределах своей благотворительности. Завтра они с тем же воодушевлением отдадут на заклание своих сыновей, это изнеженное потомство тоже утратило чувство человечности, а тут война, настоящая — небывалая возможность превзойти себя самого. Им нужны танки и трупы — чтобы чувствовать себя живыми, благородными, возвышенными. Серая, тусклая жизнь сразу становится кроваво–красной, уже назавтра изношенный в конторе пиджачок будет сменен на рыцарские доспехи с унтер–офицерскими нашивками.
Действительно, почему бы не назвать войну самой лучшей порой этих жизней, вскормленных молоком легенд, в которых прародители указывают вам пальцем триумфальную стезю, дорогу долга и добродетели, в дали которой маячит неведомая и изуродованная Победа, неведомая и искалеченная Свобода. И мужчина–ребенок выбирает эту хоженную–перехоженную дорогу, ибо справа и слева он не видит ничего, кроме этих слов — «Опасно для жизни».
Примечания к «Истории одной девочки»,
написанные Жоржем Батаем и Мишелем Лейрисом
в 1939 г.
Стр.54
Краткость этой «Истории девочки» вполне естественна для всякого, кто привык не задумываться о том, что не кажется ему существенным. Здесь изложены события, явившиеся, по–видимому, наиболее определяющими в формировании удивительной личности, ощутимой уже здесь, но проявившейся много позже в этой парижской «девочке», для которой война 1914–1918 гг. была связана с трауром по многим близким. Богатое и благонамеренное буржуазное семейство, откуда она происходила, считало своим долгом оплакивать умерших.
Сам вид набросков свидетельствует, что речь идет здесь не столько о собственно «литературной» задаче, сколько о стремлении во что бы то ни стало объективировать некоторые глубинные узлы, которые завязываются в одновременно резком и чувствительном существе, почти удушая его. И для него это жизненная необходимость — извлечь их из себя, избавить себя от них. Здесь, в этих первых набросках, можно распознать страстную и пьянящую жажду «подлинной жизни» (по заимствованному Лаурой у Рембо выражению), беспощадную потребность, которая ее заставила уже в раннем возрасте восстать против католической веры и до самого последнего вздоха не прекращала украшать и опустошать ее.
Стр.54
Детские глаза пронзают ночь.
На первой страничке авторской рукописи стоит заголовок: «Ночи».
Стр.54
То был истинно парижский сад.
Лаура говорит здесь о саде больницы Святой Анны, неподалеку от дома, где жили ее родители.
Стр.57
Все эти взгляды я разглядела сквозь один.
Среди прочих рукописных исправлений над словами «я разглядела» написано «Лаура ощутила». Та, кого мы называем Лаурой, намеревалась изобразить себя под этим именем в отдельной от «Истории одной девочки» повести. В следующих далее стихах и текстах есть несколько относящихся к этому замыслу фрагментов.
Стр.57
Я обитала не в жизни, а в смерти… и до: превосходной частью декорации.
В рукописях Лауры мы находим многочисленные версии этого текста, иногда в стихотворной форме. Одна из них воспроизведена в самом начале сборника «Сакральное».
Стр.57
Я долго блуждала…
Образ «Веракса», связанный с фигурой «Лауры» появляется в эротическом тексте, который мы обнаружим в сборнике «Сакральное». Судя по всему, этот эротический текст связан с замыслом повести.
Стр.58
Непременная свита…
После образа города с его феерическими декорациями, относящихся к последующей части ее жизни и теме, за которую она неоднократно принималась в разных вариантах — после короткого воспоминания о пляже, Лаура описывает процессию, которую ей случайно пришлось наблюдать, когда она была почти ребенком.
Стр. 67
…............................................................................................................................................................
Здесь не пропуск. В машинописной копии, взятой за основу данного текста, действительно имеется целая строка точек.
Стр.68
Один из них вернулся домой…
Лаура намекает здесь на кончину своего дяди, который вернулся с фронта в дом ее родителей и вскоре умер. Во время войны 1914–1918 гг. Лаура потеряла отца, которого очень любила, и многих из своих дядей — все они погибли на войне, в действующей армии. В одном тексте из сборника «Сакральное» (стр.96) выражено то, что испытала Лаура, когда отец ушел на фронт:
«Одно воспоминание, которое, как
