дня, обычно в форме комических перепевов известнейших
произведений русской лирики. Подобный перепев лермонтовского “Выхожу
один я на дорогу…” <…> вышучивал знаменитого врача и педагога Н.И. Пи-рогова (1810-1881), попечителя Киевского учебного округа, за то, что он занял
компромиссную позицию по вопросу телесных наказаний в школах».2 Непонятно, однако, чем эта бескомпромиссная позиция Добролюбова по вопросу о
телесных наказаниях в школах могла так не понравиться специально и намеренно пренебрежительно сославшемуся на этот эпизод автору, – что, всего
лишь несовершенством её художественного выражения? Или: небрежно бро-шенное, но безапелляционное обвинение, что Добролюбов был «топорно груб
и топорно наивен», не подтверждённое доказательствами: «…тут не место
распространяться о литературной деятельности младшего»,3 – имеется в виду
младшего сподвижника Чернышевского. А где тогда «место»? Точно так же, походя, и с аристократическим небрежением, не снисходя до каких бы то ни
было объяснений, некто, заявивший себя биографом, очередной раз срочно
припадает к спасительному Страннолюбскому, «по выражению» которого, «от
толчка, данного Добролюбовым, литература покатилась по наклонной плоскости с тем неизбежным окончанием, когда, докатившись до нуля, она берётся в
кавычки: студент привёз “литературу”».4 Даже если это было бы окончательно
и бесповоротно именно и только так, – что вряд ли доказуемо. – то хотя бы
ради извлечения уроков из этого прискорбного опыта следовало бы не отмахи-ваться от него, а отследить анамнез и характер его пороков, дабы упредить их
повторение в будущем.
Неприятное и неопрятное впечатление оставляют эти страницы текста, и
особенно – с красной строки: «Гораздо занимательнее (sic! курсив мой – Э.Г.) 1 Набоков В. Дар. С. 416.
2 Цит. по: Долинин А. Комментарий… С. 399.
3 Набоков В. Дар. С. 416.
4 Там же.
446
тупой и тяжеловесной критики Добролюбова (вся эта плеяда радикальных литераторов писала, в сущности, н о г а м и) (разрядка в тексте – Э.Г. ) та легкомыс-ленная сторона его жизни, та лихорадочная романтическая игривость, которая
впоследствии послужила Чернышевскому материалом для изображения “лю-бовных интриг” Левицкого (в “Прологе”). Добролюбов был чрезвычайно влюб-чив».5 Набоков, всегда готовый щитом дискретности ограждать от публичности
свою личную жизнь, не постеснялся пуститься в обсуждение приключений без-защитного и несчастного в своей любвеобильности Добролюбова, страдавшего, видимо, в этом отношении, пограничным расстройством личности.
Вернувшись к Чернышевскому, биограф описывает его визит в Лондон к
Герцену в июне 1859 года, впечатляющий кардинальными изменениями, про-изошедшими к этому времени в характере личности и деятельности героя, превратившегося в агрессивного, наступательно настроенного претендента на
роль вождя, обуянного лелеемой им идеей революции. Этот фокус соединяет в
одно все его последующие планы, и литература в них – простор для утопиче-ских фантазий, средство социального воспитания, вынужденная сублимация
реальной деятельности, т.е. всё, что угодно, но никак не самоцель. Как сообщает автор, конкретной целью этого визита было «“ломать Герцена” (как впоследствии выразился), т.е. дать ему нагоняй за нападки в “Колоколе” на того
же Добролюбова»1 – такова теперь «силовая» терминология, определяющая
деятельность бывшего кроткого, слабого «второго Спасителя». В 1888 году, за
год до смерти, Чернышевский, в письме к издателю К.Т. Солдатенкову продолжал упрямо настаивать: «Я ломаю каждого, кому вздумаю помять рёбра; я
медведь. Я ломал людей, ломавших всё и всех, до чего и до кого дотронутся; я
ломал Герцена (я ездил к нему дать выговор за нападение на Добролюбова, и –
он вертелся передо мной, как школьник)».2
Далее: биографом особо отмечается, что «именем Добролюбова, особенно
потом, в связи с его смертью, Чернышевский орудовал весьма умело “в порядке
революционной тактики”»,3 – то есть тот юноша, который когда-то сетовал в
дневнике на свою «слабь, глупь», теперь вполне уверенно и цинично, как опытный политик, играет в своих целях на памяти о своём покойном друге. Филиппики против Герцена, осмелившегося критиковать не только Добролюбова, но и
в целом «Современник» как журнал, занявший «Very Dangerous!!!» («Очень
опасную!!!»)4 – с тремя восклицательными знаками – позицию в демократиче-ском движении, не помешали радикальному «властителю дум» впоследствии, 5 Там же. С. 417.
1 Там же. С. 417.
2 Цит. по: Долинин А. Комментарий… С. 404.
3 Набоков В. Дар. С. 418.
4 Долинин А. Там же.
447
когда в 1862 году журнал закрыли, вести с тем же, непростительно либеральным
Герценом настойчивые, требовательные переговоры об его издании за границей.
Наконец, в дополнение к выраженной ассертивности вождя будущей революции и вполне освоенным им цинизму и неразборчивости в средствах для
достижения поставленных целей, характер Чернышевского пополнился ещё
одним симптоматичным свойством, обусловленным реакцией на цензуру: параноидальным пристрастием к конспирации. Автор, эту подоплёку в данном
случае явно недооценивающий, наивно дивится тому, как это «он, всю жизнь
занимавшийся Англией, питавший душу Диккенсом и разум “Таймсом” … так
мало следа оставил в писаниях» об этой поездке, почему «этот вояж окружён
такой дымкой, и он потом никогда о нём не говорил, а если уж очень приставали, отвечал кратко: “Да что там много рассказывать, – туман был, качало, ну
что ещё может быть?”».1 Автор, как бы ставя себя на место своего героя, впервые оказавшегося в Англии, воображал, «как бы он должен был захлебнуться, как много набрать впечатлений, как настойчиво потом сворачивать на это воспоминание!».2 Сирин, в «Даре» гордившийся тем, что этот его протагонист, в
отличие от всех предыдущих, наконец-то обрёл способность видеть любого
человека так, как если бы он сам выдул
