абсолютное отрицание ценности поэтического наследия Пушкина, но и личную к
нему ненависть как к явлению чуждому, органически отторгаемому, то для
второй категории, – если не концентрироваться на выплесках вербальной
агрессии, – в анамнезе просматривается признание заслуг Пушкина, но с той
оговоркой, что его время ушло, что он более не актуален.
Так, Белинский, к оценкам которого восходят и суждения Чернышевского
о Пушкине, писал, что «поэзия Пушкина вся заключается … в поэтическом
созерцании мира… Вся насквозь проникнутая гуманностию, муза Пушкина
умеет глубоко страдать от диссонансов и противоречий жизни…», но она не
несёт «в душе своей идеала лучшей действительности и веры в возможность
его осуществления». Пушкин, отмечает Белинский, отличался «глубиною и
возвышенностью своей поэзии», но он «принадлежит к той школе искусства, которой пора уже миновала совершенно в Европе, и которая даже у нас не может произвести ни одного великого поэта. Дух анализа, неукротимое стремление исследования, страстное, полное вражды и любви мышление сделались
теперь жизнию всякой истинной поэзии. Вот в чём время опередило поэзию
Пушкина и большую часть его произведений лишило того животрепещущего
интереса, который возможен только как удовлетворительный ответ на тревож-ные, болезненные вопросы настоящего».1
К этим сетованиям и претензиям не прислушиваясь, смягчающих обстоятельств для обвинительного приговора в них не усматривая, Набоков выносит
свой вердикт в адрес Чернышевского по целому ряду пунктов: во-первых, это
«здравый смысл», к которому постоянно апеллирует обвиняемый, но который
для его судьи является ничем иным, нежели («философски» – sic!) вульгарным
«общим местом», плоским обобщением, пошлостью, признаком обывательского сознания, с подлинно творческим восприятием действительности несов-местимого. Далее по списку: непростительное отсутствие Пушкина в реестре
2 Там же. С. 413.
1 Белинский В.Г. Собр. соч. в 9 т. М., 1976–1982. Т.7. С. 476. Цит. по: Долинин А.
Комментарий… С. 395.
444
книг, востребованных арестантом в крепости; примитивные суждения о поэзии; обвинения в адрес великого поэта в обретении, с возрастом, возмутитель-ной «бесстрастности» (как и самого Сирина обвиняли в том же некоторые его
собратья по перу), – эти и многие другие попрёки претерпевает скандально
знаменитый разночинец от презирающего его аристократа, признающего, что
его «далеко завели раскат и обращение пушкинской идеи в жизни Чернышевского»,1 но так и не пожелавшего понять не только личностные, но и социально обусловленные причины особенностей мышления и деятельности своего
антигероя, взращенного и воспитанного отнюдь не в личном раю фамильных
имений Набоковых, – не в том месте и не в то время.
Следующий в очереди на вивисекцию – Н.А. Добролюбов: «…разящий
честностью, нескладный, с маленькими близорукими глазами и жидковатыми
бакенбардами» на манер «голландской бородки», «(которая Флоберу казалась
столь симптоматичной)».2 Этот портрет, представленный читателю автором, восходит, как установлено А.В. Вдовиным, к «Русским критикам» Волынского, который отмечает в облике Добролюбова ещё ряд характерных черт, в тексте четвёртой главы опущенных: «Его сутуловатая, неуклюжая, семинарская
фигура, нежная, но болезненная наружность … его скромность и застенчивость, его близорукие глаза, глядящие с бессильной пытливостью сквозь оч-ки».3 В этом описании нельзя не заметить сходства с портретом Чернышевского, оставленного современниками, некий как бы даже двойник-вариант его –
исключая разве что манеру Добролюбова подавать руку «выездом» и без
«симптоматичных», как выражается Набоков, по Флоберу, бакенбард. «Есть
такие вещи, – полагал Флобер, – которые позволяют мне с первого взгляда
осудить человека».4 Из перечисленных им пяти таких «вещей», – в том числе, и пресловутых бакенбард в форме «голландской бородки», – по контексту яс-но, что имеются в виду признаки, по которым Флобер определял людей примитивных, упрощённых взглядов и вкусов, то есть, по аналогии с пониманием
Набокова (Флобера считавшего во всех отношениях эталоном безукоризненного вкуса), вкусов «пошлых», «буржуазных», присущих выскочкам, «парве-ню» (фр. – parvenu).
Заметим: у Добролюбова приблизительно тот же комплекс противоречи-вых черт маргинальной личности, что и у Чернышевского, сходным образом
проявляющий себя как потенциал, побуждающий к протестным социальным
действиям: семинарское образование, затем – высшее светское (у Добролюбо-1 Набоков В. Дар. С. 413-416.
2 Там же. С. 416.
3 Цит. по: Долинин А. Комментарий… С. 398.
4 Там же. С. 399.
445
ва – Педагогический институт), бедность, честность, скромность, застенчивость, неуклюжесть, близорукие глаза, которые у Чернышевского описаны как
« кроткие, пытливые» и в них «ангельская ясность», а у его младшего на восемь лет единомышленника в маленьких близоруких глазах видится « бессильная пытливость» (курсив мой – Э.Г.). «Дружба соединила этих двух людей
вензельной связью», – заключает автор, и это действительно так, лучшей символики не подобрать.1 Они познакомились в 1856 году, а в следующем, 1857-м, когда Добролюбову был всего двадцать один год, именно по его инициативе, как сообщает Долинин, «Современник» начал выходить с сатирическим при-ложением «Свисток», для которого новым сотрудником писались «пародии и
стихи на злобу
