— Беспокоишься? — спросила хозяйка и как-то по-особому щёлкнула пальцами, перед нею возник кроликоподобный слуга и тоненько шмыгнул носом. В руках у него был поднос, на подносе две маленькие рюмки и графин из красного стекла. Дама взяла графин, вынула высокую пробку — розовый бутон, понюхала напиток и плеснула его в рюмочки. Затем она забрала поднос из рук (лап?) кроликоподобного и сказала:
— Спасибо, а теперь покиньте нас.
Шурша и топоча, череда челяди оставила помещение. Вихрь из пыльцы, пылинок и шерсти сопроводил их, танцуя в тусклом свете из окон.
— Лучшее средство от беспокойства, — улыбаясь, сказала женщина, и глянула прямо на меня. Я чуть не подавился — мне стало душно, таким жаром веяло от её улыбки. Я уцепил фаршированное яйцо и спешно затолкал в рот.
Бабушка немного смутилась и поправила волосы, затем взяла рюмку, покрутила ее в пальцах, глянула на визави — они вместе сказали «Скол!» и опустошили рюмочки.
Кто-то очень сильный применил дар. По комнате пронесся ветерок. Запахло пионами. Стало светлее. Прокатился перезвон струн. Раздался смех и разом заговорили люди…
Я обнаружил, что многое изменилось — комната обратилась в зал с наборным черно-белым паркетом и гобеленами на стенах. Расписанную веселыми фресками фасадную стену делили два сдвоенных веницейских окна. В окнах сутки оказались разбитыми на части: из одного медово-медная луна лила рассеянный свет внутрь разморенного зала — была видна балюстрада, волной накатывался запах матиол и уснувших трав на лугу, пели цикады. В другом окне царила сиеста, утомлённое своим величием солнце баловалось с облачками, ласточки разрезали бездонное небо, ветерок выдувал тюль в окно и втаскивал его обратно, колыхались пионы в кракелированной стеклянной вазе. Стол стал больше — длиннее и шире, скатерть на нем толще и заблестела теплым золотым светом, прибавилось и блюд, и едоков — вновь разнёсся перезвон лютни, тоненькими голосами вступили флейты.
— Итак, — сказала дама во главе стола, — возрадуемся!
И вот тут я совсем смутился. Хозяйка дома изменилась меньше всего — чуть затейливее стало одеяние, чуть пышнее прическа, немного ярче губы, но аура чувственности вокруг неё возросла многократно, казалось — не лютня звенит, томно и зыбко, «лучшими струнами Шварцвальда», а сам воздух поёт хвалу чему-то такому же древнему, как эфир.
— Да, да, конечно же, — произнесла бабушка и вынула салфетку из кольца. — Такой пышный стол, я и вовсе забыла о делах.
Бабушка также несколько изменилась — нет, она не стала моложе, волосы не порыжели вновь и морщины не стерлись с зарозовевшей девичьей кожи, но на какую-то секунду мне показалось, что это так…
— Для меня нет слов приятнее, — всколыхнулась улыбкой дама. — Угощайтесь же.
Я решил, что угощусь как следует — не каждый день никто не провожает ревнивым взглядом сухопарые шпроты с тарелки. И поднажал на салат с черносливом, следующими в моих планах было блюдо с белым мясом в сметане, невдалеке виднелся рулетик — явно мечтающий быть съеденным. Не говоря уже о блюде с мясом, жареной картошке, колбасах и увлекательных грибах.
Бабушка затоварила тарелку небольшой горкой салата и гоняла по ней что-то похожее на горошек, позднее она уверяла, что «то был каперс».
— Так о чём ты беспокоилась? — спросила Эстер, чуть подавшись вперёд — теперь она сидела на высоком резном стуле, драпированном шёлком, виднелась вишнёвая бархатная подушка. Бретелька одеяния женщины соскользнула с плеча, в глаза ударило белое сияние женской кожи, я уронил вилку и полез под стол, стукаясь о резные балясинки.
— Видишь ли, — начала бабушка, где-то за окном нежно затянула горлинка свое токование.
— Видишь ли, он возвращается…. я допустила промах… дознался. Мне нужна помощь, — выговорила бабушка и голос ее звучал глухо.
Я вылез из-под стола, на мгновение мне вновь показалось, что это не совсем бабушка, а ожившая давняя, молодая фотография — не сепия, а живая, яркая и дышащая. Я моргнул, и мираж пропал — оборвалась музыка, пропали гости, исчезли паркет, гобелены и резное дерево, мигнули и растворились факелы. Окна, оклеенные, по периметру белой бумагой отражали хмурый декабрьский день.
Напротив дамы в бирюзовом, в пустоватой комнате, за обильным столом сидели мы с бабушкой. Бабушка выглядела вполне обыденно — крепкая пожилая женщина, чуть разрумянившаяся с мороза. Я ощущал сытость и массу не совсем понятных желаний.
Женщина склонила голову. Беззащитные локоны устремились вниз, звякнуло ожерелье.
— Опять… Ты уверена? — спросила она.
— К сожалению, — сказала бабушка, стало тихо, я неосторожно стукнул вилкой.
— Сожаление… — проговорила женщина. — Жаль… — то ли это слово?
— Пожалуй, что нет, — сказала бабушка, взяв пирожок. — Пожалуй, страх.
— Страх?! — заметно удивилась дама. — Недостойное чувство, ты никогда… — и она как-то осеклась.
— Он что, ищет третьего? — спросила она, и голос её впустил в себя небольшую трещинку.
Бабушка кивнула. Дама внимательно глянула на меня и мне показалось, что сейчас мои уши загорятся…
— Ты говорила о помощи? — вопросительно произнесла дама, переводя взгляд на бабушку. — Я, конечно, тебе помогу. Но ведь, похоже, мы от него не избавимся?
— Стоит попробовать, — неразборчиво сказала бабушка.
— Верно, верно, — покивала головой дама, опять звякнуло ожерелье. — Если это никому не повредит, делай, что хочешь.
— Моей выгоды в этом нет, — быстро сказала бабушка. — Я действую в общих интересах. Ты знаешь.
— Видишь ли, — сказала на этот раз хозяйка дома, — мои силы сейчас невелики, я дам тебе одну вещицу… буквально две капли и всё на своих местах. Она трижды хлопнула в ладоши — я отвел глаза и уставился в окно, — дверь отворилась и вошел очередной кроликоподобный тип. В руках он нес шкатулку, дама приняла у него из рук (лап?) укладку и грудным голосом сказала:
— Ступай, миленький, спасибо тебе. Принеси кофе.
Кроликоподобный отвесил поясной поклон, в воздухе повисло еле видимое облачко пудры. Топоча каблукатыми башмаками, он скрылся.
Дама дотронулась до ларца, провела по выкованным цветам ладонью, лилейно-розовый паттерн ожил, затрепетал — шкатулка открылась.
Внутри теснились флаконы, дама перебрала их — флаконы издали легкий перезвон. Она вытянула небольшой прозрачный фиал, содержимое его было изумрудно-зелёным и пускало на стены блики. Дама закрыла шкатулку, поставила ее на стол, повертела флакон между пальцами, передала его бабушке и сказала:
— Две капельки, Геленка, две капельки — а там посмотрим.
Бабушка на мгновение задержала её пальцы в своих, воцарилась тишина, потрескивали свечи на столе, гулко упал ком мокрого снега за окном.
— Будь благословенна вовек, — сказала бабушка. Дама улыбнулась печально и вновь посмотрела на меня.
