— Второй, третий и четвёртый — кто-то из них, — решил я. За моей спиной поднялся ветерок, совершенно явственно прошлепали чьи-то куриные лапки. — Неужели все три? — озадаченно подумал я.
— Ты совершенно прав, — отчетливо сказал заяц над входом, длительное пребывание на открытом воздухе сделало его речь несколько охрипшей, к тому же мне показалось, что он глуховат. — Хотя это и не логично.
— Ой, да брось, — пропищал брелок у меня в ладони. — Главное он понял — дверь отпирается тремя ключами.
Бабушка подошла к нам вплотную.
— Молодец, — сказала она, — без сумлений. Ну отверай, а то я змарзла.
Робея перед массивной дверью и замком, бездушно стерегущим вход, я подошел к самому порогу, отодвинул язычок над скважиной и вставил первый ключ. Где-то в недрах дома раздался звук, будто стукнули в тамбурин, второй ключ вызвал к жизни лихую скрипичную ноту, третий заставил дверь без малейшего скрипа открыться, а глубины дома — светло прозвенеть челестой.
Мы вошли. Заяц на брелоке одобрительно присвистнул. Дверь за нами закрылась.
Вестибюль встретил запахами сырости, лука и давящими сводами серого камня с розетками посередине. Где-то чуть слышно капала вода, звучала музыка, кто-то надсадно кашлял. Тут, взвизгнув петлями, распахнулась дверь квартиры и все тот же недовольный голос прокричал:
— Ну, и долго я буду ждать вас на сквозняке?! Вы пришли погулять по коридору или вам нужно что-то посерьёзнее? Входите, не стойте…
Заяц с брелока сказал, почтительно присвистывая:
— Ну идите, идите — она сегодня добрая.
Бабушка немного непочтительно отозвалась про чью-то ушастую морду, и мы вошли в открытую дверь.
Квартира обдала нас сильным цветочным духом и запахами еды. Запахи манили оставить беготню по мокрым улицам и предаться греху чревоугодия.
В конце длинного коридора стояла, сложив под пышной грудью пухлые белые руки, невысокая светловолосая женщина в лиловом одеянии. Мне стало немного жарко и почему-то я решил рассмотреть её как можно внимательнее.
— Здравствуй, Эстер, — сказала бабушка и кивнула, потом толкнула меня, жадно нюхающего воздух, в спину и сказала вполголоса: — Лесик, не пялься и не шипи как клус[50], а чемненько поздоровайся.
— Здравствуйте… — восхищенно сказал я и умолк, мне почудился аромат жареных колбасок.
— Я вижу, ты сумел открыть дверь, — сказала дама, опуская руки в карманы одеяния, и напирая на букву «р» в разговоре. — Это было трудно?
Бабушка вновь ощутимо пихнула меня между лопатками.
— О да, — сказал я, изгибаясь от тумака. — Довольно сложно…
— Хм, ну я польщена, — сказала дама. — С каждым годом всё труднее её сторожить, — она понизила тон и добавила. — Заяц уже не все понимает…
Брелок в моих руках горестно вздохнул.
Меня посетила дерзкая мысль — есть ли что-нибудь у неё под этим одеянием или нет?
— А почему ты так смотришь на меня? — спросила меня дама, улыбаясь.
— Вы очень красивая, — заметил я и чихнул.
— Будь здоров! — сказали хором все присутствующие. Бабушка посмотрела на меня и хмыкнула.
— Впрочем, — величественно сказала дама. — Что же мы стоим, проходите скорее к столу… Вас ждет еда, если у вас есть желание подкрепиться.
— Власьне, — буркнула бабушка, высвобождаясь из пальто. Рядом с нею мгновенно нарисовался юркий блондинчик затёртого вида, он услужливо принял одежду и, церемонно нашептывая гостье нечто уважительное, повлек в столовую.
Мною занялся некто низкорослый и шморгающий. Вытряхнув из курточки, он ухватил меня за локоть чем-то, похожим скорее на кроличью лапку, нежели на руку, и, увлекая по коридору, заявил:
— Обед через пять минут, здесь, в Шафранной зале.
«Зала», куда меня впихнул кроликоподобный поводырь, конечно, оказалась небольшой комнаткой с двумя дверями и двумя окнами, но обещания шафранности оправдались — золотисто-оранжевым, тёплым, радостным и солнечным было всё: обивка, шторы, чехлы на стульях, скатерть. Всё явно не новое, но проведшее жизнь, как и подобает любимым вещам, в тепле и уходе, а потому — целое, красивое и уютное. Посередине комнаты стоял щедро накрытый стол: салаты, холодное мясо нескольких видов на громадной прямоугольной тарелке, фаршированные яйца с разными начинками, высокие графины с напитками, бережно укрытый салфеткой хлеб в фарфоровой корзинке. Пирожки горкой. Я мысленно попрощался с Адвентом и переколол ремень в брюках на дырочку дальше.
Сервирован стол был разномастной посудой разных форм и эпох, щедро изукрашенной цветами радости: нарциссами, лилиями, ирисами. Это придавало месту трапезы праздничный, «букетный» вид. Посреди стола возвышался шандал — «розовый куст», в него были заправлены темно-красные и желтые свечи. На стенах висели приятные картинки — весенний луг, полный цветов, белые душные и томные пионы в тонкой стеклянной вазе, ветка пушистых котиков[51] на фоне чистого весеннего неба. На ковре под ногами можно было различить узор из желудей, цветов чистотела и пятилистника. В углу комнаты стоял довольно потертый торшер, под ним — глубокое кресло и скамеечка для ног.
В коридоре раздались шаги, голоса и в одну дверь вошла бабушка в сопровождении все того же говорливого субъекта, в другую — окруженная не менее чем четырьмя подобными типами, с судками и кастрюльками на подносах, вплыла хозяйка дома. Эстер переменила хламиду сиреневого оттенка на очень похожую — бирюзового. На шее у нее переливалось фиолетовыми искрами сапфировое ожерелье, на пальце красовался перстень с испускающим лиловые лучи синим камнем, волосы она собрала наверх и заколола гребнем, гребень тоже не обошелся без россыпи сапфиров.
Переливаясь оттенками синего, словно туберкулёзная мечта Метерлинка, дама проплыла по комнате, сопровождаемая топочущей свитой, их путь сопровождало облачко пудры и какие-то лепестки, растерянно кружащиеся в воздухе.
— Прогоним тьму печали, — провозгласила дама. — К столу, друзья!
Я не заставил просить себя дважды, и если бы не цепкая бабушкина рука, оказался бы за столом первым.
— Ну расскажи мне, Геленка, что привело вас ко мне, — обратилась к кому-то дама с сапфирами, после первой атаки на угощение.
— Я немного беспокоюсь, — ответила почему-то бабушка.
«Геленка?! — в смятении подумал я, зная бабушкину нелюбовь к фамильярности. — Сильно… Одним словом сократила расстояние и прибрала разницу лет. И кто теперь старшая?»
Бабушке на днях должно было исполниться восемьдесят восемь лет, а ее визави…
Я внимательно посмотрел на даму в синем — никаких видимых следов возраста. Разве глаза — переменчиво синие или переменчиво зеленые и улыбка (где же мимические морщинки после неё?). «Геленка!» — снова подумал я, ожидая особой бабушкиной реакции, но её не последовало — бабушка церемонно ела гренок.
