часть имѣнія семейству Софьи Николаевны. Ея старики отклоняли это предложеніе; но онъ просилъ принять его, нисколько не какъ великодушный даръ, но какъ исполненіе его прямаго долга. Ѳедору Петровичу написалъ онъ длинное и горячее письмо. Только теперь сказалось ему, сколько доброты и терпимости было въ этомъ чудакѣ. Телепневъ чувствовалъ, что его отношенія къ Ѳедору Петровичу совершенно родственныя, что между ними нѣтъ и не можетъ быть никакихъ недомолвокъ. Лапинъ все понималъ молча и полюбилъ Бориса, не' меньше его Мироновны.
„Зимой, писалъ ему Телепневъ, намъ нужно * непремѣнно увидаться, Ѳедоръ Пвтровичъ. Безъ васъ я съ тоски умру. И отчего бы вамъ не сдѣлаться студентомъ и не осчастливить меня своимъ пріѣздомъ. Вѣдь вы — одно близкое мнѣ лицо во всемъ свѣтѣ, кромѣ Горшкова, Абласова да Мироновны. И такое я чувствую здѣсь одиночество, что радъ даже смотрѣть на своихъ сѣрыхъ лошадей, какъ на что-то родное, хотя мнѣ некуда на нихъ ѣздить Не знаю, что дальше будетъ, а теперь сѣлъ бы опять на пароходъ, да и прилетѣлъ бы опять къ вамъ.“
XVIII.
На лекціяхъ Телепневъ видѣлъ и слышалъ все тѣхъ же уродовъ. Все также раздавался пресловутый голосъ историка. Покончивши разсужденіе о геніальныхъ людяхъ, деканъ преспокойно приступилъ къ самому казенному изложенію царствованія Петра Великаго. Пустота и надутость его лекцій занимала только самыхъ наивныхъ новичковъ; но все-таки вся аудиторія записывала: историкъ былъ крутъ нравомъ и на экзаменахъ немилосердно проваливалъ. Кое-какіе новые факты, разумѣется, сообщались имъ, но идеи не было, — трещала только одна шумиха фразъ и долгихъ нѣмецкихъ періодовъ. Полюбопытствовалъ Борисъ сходить на лекцію общей исторіи, но больше раза уже не доставлялъ себѣ этого удовольствія. Всеобщую исторію читалъ адъюнктъ, по прозванію Мишинька Буянскій, маленькой человѣчекъ, по всѣмъ атрибутамъ — мышиный жеребчикъ. Наружность его была такого рода, что всякій безпристрастный наблюдатель счелъ бы его за маркера; да Мишинька тѣмъ только и занимался со времени окончанія курса, что въ гостинницѣ Одесса упражнялся на бильярдѣ и въ картишки, а питомцамъ просвѣщенія читалъ каждый годъ крестовые походы. Въ тотъ разъ, когда Телепневъ пришелъ на его лекцію, было это въ восемь часовъ утра, адъюнктъ всю ночь, вѣроятно, проигралъ въ карты, а потому, опоздавши сорокъ минутъ, явился нечесаный, съ опухшими глазами, и началъ читать такимъ голосомъ, какой выработывается только у закоренѣлыхъ жуировъ. И Боже, что читалъ онъ! Это былъ какой-то винегретъ изъ фразъ Кайданова и собственныхъ ненужныхъ и безсвязныхъ разсужденій, изъ перескакиванія съ одного факта на другой, такъ что всю лекцію нельзя было иначе назвать, какъ профессорскимъ похмѣльемъ. Даже наивнѣйшіе изъ новичковъ зѣвали, или съ недоумѣніемъ переглядывались. Послѣ лекціи, одинъ изъ слушателей разсказалъ даже анекдотъ про этого адъюнкта. Игралъ Мишинька всю ночь въ карты и запивалъ шампанскимъ виномъ. Къ утру нужно было ѣхать на лекцію. Собутыльники, для приведенія его въ приличный видъ, вылили на его голову два ведра воды. Поѣхалъ Мишинька на лекцію, прочелъ, и возвращается опять въ компанію, которая продолжала играть. „Ну что, спрашиваютъ, читалъ?“—„Хоть убейте, восклицаетъ Мишинька, ни одного слова не помню, что болталъ!“
А другой краснощекой новичекъ, обратившись именно къ Телепневу, проговорилъ:
— Про него и пѣсеньку сложили:
Мишинька Буянскій
Смотритъ пѣтушкомъ
Изъ породы шпанской,
Тянетъ голый ромъ!
Завернулъ Телепневъ, по дорогѣ, на Римское право. Ему хотѣлось увѣриться — такъ ли пойдетъ все, какъ было въ незабвенную первую лекцію. Увы! только что одноглазый юристъ влетѣлъ на кафедру и развернулъ свою рукопысъ, какъ провозгласилъ невозможнымъ голосомъ:
— Leges Valeriae: L большее и V большее и подшеркнуть, господа!
И пошла писать! — такъ что Телепневу пришлось поплатиться таки за свое любопытство.
Значилась въ его курсѣ ботаника, которую, особенно для камералистовъ, читалъ нѣкій кандидатъ Ноль, въ аудиторіяхъ естественнаго факультета. Кандидатъ этотъ, чуть ли не ирландскаго происхожденія, представлялъ собою длинный шестъ, незгибающійся ни въ какую сторону. Только руки его, какъ грабли, ходили взадъ и впередъ. Читалъ онъ отвратительно и такъ снотворно, что вся аудиторія спала, и ни въ одномъ слушателѣ не зарождалось капельнаго желанія заняться міромъ тычинокъ, лепестковъ, чешуекъ, лапчатыхъ и ланцетовидныхъ листьевъ. Кандидатъ Ноль являлся обыкновенно вмѣстѣ съ звонкомъ и проходилъ въ аудиторію, гдѣ снималъ свое пальто и калоши. А слушатели собирались сперва въ умывальной казенныхъ студентовъ, которая находилась въ концѣ корридора. Посреди этой умывальной возвышались двѣ мѣдныхъ урны съ басейнами. По стѣнамъ стояли шкафы съ полотенцами и мыломъ казенныхъ студентовъ. Въ простѣнкѣ между двумя окнами висѣло большое, запыленное зеркало, а на подзеркальникѣ красовалась грязнѣйшая щетка съ гребенкой, которыми казеннокоштные франты приглаживали свои волосы.
Тутъ Телепневъ въ первый разъ увидалъ, кто были его университетскіе товарищи, изъ кого собственно состоялъ первый курсъ богоспасаемаго камеральнаго разряда.
Всѣхъ было человѣкъ до двадцати: трое сибиряковъ, одинъ съ какимъ-то рьянымъ, не уложеннымъ ни въ какую форму лицемъ и бѣлыми взъерошенными волосами; другой высокій, съ птичьимъ носомъ, застѣнчивый и скромный малый; третій низменный, плечистый юноша съ широчайшимъ лицомъ и совсѣмъ не юношескимъ басомъ. Всѣ три земляка были казеннокоштные, обитатели конурокъ, носившихъ громкое названіе занимательныхъ. Выло человѣка четыре симбирцевъ. Изъ нихъ особенно выдѣлялся одинъ, вертлявый, по всѣмъ примѣтамъ враль и хвастунишка. Онъ началъ уже потѣшать публику анекдотцами. Былъ еще богатый купеческій сынокъ съ пухлымъ, добродушнымъ лицемъ. Крѣпостью сложенія и шириной размѣровъ отличался, особенно, одинъ нижегородецъ съ четвероугольнымъ подбородкомъ и военной походкой. Онъ жилъ также въ чекчуринскихъ казармахъ, какъ потомъ узналъ Телепневъ.
Но Бориса заинтересовали три личности. Во первыхъ, черноватый, небольшого роста юноша съ тонкими губами. Ему ужъ было лѣтъ подъ двадцать, и онъ какимъ-то насмѣшливымъ взглядомъ смотрѣлъ на остальную братью. Контрастъ ему составлялъ долговязый саратовецъ съ длиннѣйшей шеей. Онъ все улыбался и встряхивалъ волосами. Было что-то чрезвычайно наивное во всей его фигурѣ. Съ нимъ разговаривалъ бѣлокурый мальчикъ съ пальчикъ, зачесаный â la moujik, съ широкимъ, до ушей, ртомъ и съ самодовольнѣйшей улыбкой. Эти личности показалисъ Телепневу почему-то покрупнѣе другихъ. Вообще же весь курсъ производилъ впечатлѣніе необычайной пустоты; видно было, что тутъ собрались все дилетанты, желающіе убить какъ-нибудь четыре года университетскаго ученья. Никакой мысли, никакой энергіи не проявляли лица этихъ юношей. Телепневу сдѣлалось даже непріятно, что онъ попалъ въ такой пустѣйшій факультетъ. И въ самомъ дѣлѣ, чего только не было натыкано въ программу курса? Читалась русская исторія, а всеобщая не читалась; изъ естественныхъ наукъ ботаника и химія, а остальныхъ ни одной; а тамъ въ слѣдующихъ курсахъ и технологія, и статистика, и уголовное право; а въ результатѣ безсмыслица.
