– Ой, только не в Канаду! – говорю я Мики.
– Все мы в одном дерьме! – отвечает он. – Твой англичанин сбежал от тебя?
– Точно.
– Бери Джона. Знаешь, он отличный парень, каждый день сюда приходит, книжки читает, что-то записывает.
– Он писателем хочет заделаться.
– Он Мики одну книжку подарил. Мики говорит: хороший роман, со счастливым концом.
– Дай Бог, чтобы у тебя с Мики тоже все хорошо сложилось.
– И тебе того же! А чего бы тебе в Сербию не уехать?
– Пока еще не могу. У меня мать с отцом похитили.
– Расскажи мне – у меня связи, я смогу помочь.
– Так вроде майор Шустер этим занимается, – говорю.
– Это дело!
«Кобель с яйцами», – подумала я. В «Бар Кукри» вошел военный и с порога крикнул:
– Лейтенант Вилли Ритинг, мне нужна фройляйн Мария!
Я подвела к Вилли Слободана:
– Прошу вас, господин Слободан Пили-шер, он поедет с вами.
– Битте шён, – говорит лейтенант Вилли. – Прошу вас, герр Пилишер.
Щелкнули каблуки. Прощай, Слободан! Он только глянул на меня, все еще держа в руке недоеденный сэндвич. Я подошла к нему, отобрала сэндвич и поцеловала в лоб.
И они ушли – немец и еврей.
* * *
ДЖОН опустил газету, и я подумала, что сейчас начнет меня допрашивать. Но он бросил страницу «Гардиан», как карту на сукно:
– Читайте, прошу вас.
И я прочитала:
«Албанский Гитлер в Приштине.
…Эмин Джиновици (40) – владелец при-штинского кафе под названием „Пицериа Хитлери“. Эмин Джиновици даже внешне сильно напоминает Гитлера и выглядит фактически как его двойник. Представитель французской армии сообщил, что его солдатам запрещено посещать „Пиццерию Гитлера“. Хозяин Эмин Джиновици с воодушевлением рассказывает о том, как во время Второй мировой войны они помогали немецким солдатам, об участии местных албанцев в уничтожении мятежных сербов. Джиновици провел несколько лет в Германии, откуда вернулся в Косово уже как член УЧК. Джиновици – символ розни и ненависти в Косово и Метохии. Апофеозом ненависти стало убийство в Приштине сотрудника Объединенных Наций, который по-сербски попросил у продавца сигареты.
Сторонников германского нацизма в Косово хватает и без Джиновици. Члены УЧК ведут себя как гитлеровские коричневорубашеч-ники в тридцатые годы…»
– Еще одно начало романа? – торжествующе говорю Джону.
– Где это заведение?
– Раймонда, где эта «Пицериа Хитлери»?
– Что?! – удивилась Раймонда. Мики переспросил:
– Знаешь, где эта пиццерия?
– Да. Идем, – говорю.
Джон расплатился за виски и три сэндвича, сдачу оставил Раймонде и Мики.
В то воскресенье, в июне 1999 года, в При-штине, мы были самой красивой парой. Джон ростом под баскетбольный щит, и я, тоже не маленькая, но и не мяч, который легко забросить в корзину.
Идя по улице, он еще раз прочитал статью в «Гардиан», видимо, предполагая, что это поможет ему сочинить первую фразу романа.
Я опять начала забавляться, потому что мне нравился Джон, и не только он, но и номер 11 на его груди – во время учебы я тоже носила на футболках разные номера. Позже, когда заметила, что моя баскетбольная мода стала широко распространяться, я начала писать на футболках длинные телефонные номера. На гребешке в волосах я написала регистрационный номер машины – ПР 24–08 – драндулет моего папашки.
И тут Джон вдруг схватил меня за руку. Я было радостно уцепилась за нее, а он мне передал тот самый толстый воскресный выпуск «Нью-Йорк Таймс».
– Здесь что, тоже что-то против НАТО написано? – спрашиваю.
– Где эта кафана?
– Раньше она красиво называлась – «Царь Лазар».
– Достала меня ваша история, как сказал секретарь нашей делегации на встрече с оппозицией в Сербии.
– Хорошо, вот тебе начало новой истории Косово! – и я указала рукой на стену небольшого дома и сияющую на утреннем солнце свежую надпись. Воскресенье перестало быть проклятым, скучным днем.
– «Пицериа Хитлери», – читал по буквам Джон.
Перед пиццерией стоял столик с зонтом. Он мне напомнил парашют и капитана Гарольда. Рядом с Джоном я совсем позабыла о нем.
Из кафаны доносился звон гитарных струн. Джон знаком пригласил меня войти: кафана – тоннель, словно стометровая дистанция. Джон пригласил меня сесть. На маленьком столике у дверей вместо скатерти лежал букет солнечных лучей.
– Официанта нет, – заметил Джон.
– Сейчас нам закатят воскресный концерт. В глубине пиццерии, на маленькой сцене человек и гитара декламировали английские стихи, не стараясь даже напевать их:
Отними чью-то жизнь и не плати ни копейки,
Убей человека и ни о чем не жалей…
Джон вопросительно посмотрел на меня. Я ему объяснила:
– Это песня группы «Блэк Саббат», называется «Паранойя».
– А кто поет?
– Подождите, он начинает новую. Давайте послушаем…
Бог мне позволил живьем содрать с тебя кожу,
Убиваю детей и любуюсь их смертью,
Убиваю детей, вызывая у матерей их несчастье,
И дарю я детишкам отравленные конфеты…
– Откуда он взялся?
– Эту я не слышала…
– Похоже, это песня панк-группы «The Dead Kennedy», – заметил Джон.
Словно желая помочь нам, человек на маленькой сцене ударил ладонью по струнам и запел по-албански:
Ты еще молод,
Но умрешь все равно,
И я отведу тебя в ад!
Джон потребовал от меня перевода.
– Похоже, если они правильно перевели с английского на албанский, это песня группы AC/DC, – сообщила я Джону.
Было воскресенье. Мы с Джоном ожидали продолжения декламации под гитару, но концерт внезапно оборвался. Из мрака пиццерии, за спиной человека с гитарой сначала появилась тень, потом кто-то ударил рукой по гитаре и сломал гриф. Мужик разразился тирадой на албанском. Я едва успевала переводить Джону:
– Какой же ты позорник, Джиновици, ты весь албанский народ позоришь своей гитлеровской пиццерией со свастикой! Пошел вон, и чтобы ногтями соскреб с вывески Гитлера!
– Человек с гитарой – тот самый, о котором пишет «Гардиан», – объяснила я Джону.
– А тот, кто его лупит?
Мужик, подталкивая к выходу перепуганного Эмина Джиновици, прошел мимо нашего столика.
