им казалось необходимым ликвидировать полуавтономные особые правительства и включить периферийные регионы, такие как Курдистан, находившийся на границе с Ираном, в государство, которое должно было стать более однородным. Для достижения этой цели правительство раннего периода Танзимата прибегло к военным средствам. В 1830‑х годах в ходе нескольких кампаний были разгромлены важнейшие курдские ханства; с 1845 года Курдистан впервые стал считаться территорией с прямым управлением. Однако за военной победой не последовало конструктивной политики. Курдистан превратился в опустошенную и частично обезлюдевшую оккупационную зону с озлобленным, антитурецки настроенным населением. Финансовое бремя податей в центральную казну было высоким, при этом не было налажено никакого налогооблагаемого экономического роста. Давление не могло сделать курдские племена лояльными османскими подданными. В то время как балканская граница отступала все дальше и дальше на юг, восточная граница империи все более тщательно охранялась военными средствами. Однако это не сопровождалось поселенческой колонизацией, не шло и речи о том, чтобы Курдистан был связан с более крупными рыночными сетями[131]. Следы внутренней колонизации можно найти в лучшем случае в переселении мусульман, бежавших с Балкан и Кавказа. Несколько тысяч из них были отправлены в качестве поселенцев в Сирию и Трансиорданию.
Если в Евразии XIX века и существовал фронтир, то искать его следует на юге и востоке Российской империи[132]. Российская держава возникла как фронтовое государство. В самом начале своего существования оно было сосредоточением сил сопротивления монгольской Золотой Орде. Не успев сбросить монгольское иго, Россия начала болезненно ощущать экономическое и культурное превосходство Западной Европы. Петр Великий был первым русским правителем, который попытался вывести страну из положения относительно второстепенной державы. Только при Екатерине Великой Россия стала империей первого ранга. При этой царице было разгромлено некогда могущественное ханство крымских татар, что открыло выход к Черному морю. Впервые Россия добилась военного превосходства над Османской империей, которое ей уже никогда не суждено было потерять, хотя османам еще несколько раз удавалось защищаться. После 1780 года началось завоевание Кавказа – долгий процесс, который завершился только в 1865 году. Пик кавказских кампаний пришелся на 1830‑е, когда чеченцы объединились против России[133]. К концу правления Екатерины представители российского государства установили отношения с самыми разными народами и государственными образованиями восточной Евразии: от сибирских этносов, к которым часто захаживали только охотники и путешествующие натуралисты, до различных татарских групп и казахских орд и до царя Грузии[134]. Межимперские отношения существовали не только с Османской империей, но и с Китаем, с которым еще в 1689 году в пограничном городе Нерчинске был заключен долгосрочный договор о границе; с Ираном, который до Русско-персидской войны 1826–1828 годов следовал собственным экспансионистским устремлениям (и в 1795 году опустошил значительную часть Грузии, уведя в плен десятки тысяч ее жителей); и, конечно, с Великобританией, с которой Россия с 1798 года состояла в коалиции против революционной Франции.
Несмотря на эти основы, заложенные ранее, фактическое формирование многонациональной Российской империи, а также ее военная экспансия вплоть до восточной окраины азиатского континента относятся к календарному XIX веку. Временны́е рамки этого беспрецедентного для всей Евразии процесса экспансии можно обозначить (отчасти лишь номинальным) присоединением Грузии (1801) и поражением России в войне против Японии в 1905 году.
Хотя сам Тёрнер в своих поздних работах предостерегал от упрощенного представления, что в Северной Америке существовал единый непрерывный фронтир пионеров, неуклонно двигавшийся на Запад, условия в Новом Свете были несравненно более ясными, чем большое количество различных фронтиров в Евразии, находящейся под влиянием России. Это разнообразие было следствием географии, экологии, социальных и политических форм организации этнических групп, российской политики, а также местных решений российских командиров. О пограничной политике можно говорить только начиная с того времени, когда царь заключил пограничный договор с калмыками в 1655 году: это был не инструмент порабощения, а относительно равноправное соглашение[135]. Таким образом, российское государство рано прибегло к средству, которое США с самого начала использовали против индейцев. Договорные соглашения предполагают минимальное участие обеих сторон, даже в случае неравенства сил. Поэтому они являются инструментом не полностью развитого колониализма, а в лучшем случае его предварительной стадии. Договоры, подобные договору 1655 года, первоначально служили для умиротворения сильных в военном отношении соседей по границе. Впоследствии российская политика разработала богатый набор вариантов пограничной политики – от умиротворения до массового истребления[136]. За использованием этих инструментов никогда не стояла единая политика имперской экспансии и внутреннего колониального управления, сформулированная в виде общего плана. Поэтому каждая из границ должна была рассматриваться по отдельности, как это делается сегодня в исторических исследованиях[137].
Российская империя и Северная Америка в сравнении
С точки зрения проблематики фронтиров здесь не идет речь о руссоцентричной перспективе строительства российской полиэтнической империи. Вместо этого зададимся вопросом об особенностях евразийских фронтиров в сравнении с Северной Америкой.
Первое. До момента основания США и даже до Англо-американской войны 1812 года наиболее могущественные индейские народы оставались как бы внешнеполитическими партнерами белых колонизаторов, что примерно соответствует традиционным отношениям Московского государства с татарами или казахами. В обоих случаях значительный сдвиг в балансе сил произошел лишь около 1800 года. Однако в Северной Америке индейцы никогда не были включены в общество колонистов по эту сторону границы. Именно тот факт, что североамериканский фронтир с самого начала был исключающим, позволил возникнуть middle ground, контактной зоне со смешанным и переходным характером. А в Российской империи существовали, как выразился Андреас Каппелер в своем классическом труде, «древние традиции полиэтнического симбиоза, восходящие к Средним векам»[138]. Нерусские народы, включенные в имперскую структуру, не были полностью разоружены, и их элиты в определенной степени признавались русскими как самостоятельные аристократии. В нечетко определенных периферийных зонах империи возникли и полуавтономные особые формы, подобных которым не было в Северной Америке, но которые существовали в форме bandeirantes в Бразилии: казаки, которые с конца XV века формировались как общества воинов на территории нынешней Украины и в других местах. Казаки были типичными пограничными жителями, чей образ жизни и военная тактика почти не отличались от соседних степных кочевников (таких, как ногайские татары и калмыки). Долгое время цари опасались казаков, и в раннее Новое время они отнюдь не были послушными орудиями центральной власти. Подобной автономизации на границе в Северной Америке никогда не было.
Такие особые общества были эфемерными по своей природе, потому что в какой-то момент они мешали созданию жестких имперских или национальных структур. Британское государство примерно с 1720 года начало принимать энергичные меры против каперов в Карибском бассейне, которые до этого времени были ему
