он решил импровизировать. Отсюда и вышеупомянутый урок по замене туалетной бумаги, когда я попытался спрятать дополнительный рулон за бачком на случай крайней необходимости.
Через несколько недель мы сели за стол переговоров, как взрослые люди. Она презентовала мне папку с правилами и подробными инструкциями на семьдесят девять страниц, на что я сказал, что лучше буду жить в палатке под мостом, чем стану это читать. Она, в свою очередь, рассказала, где найти старое походное снаряжение Роба, и дала четкие инструкции, куда мне стоит его засунуть, прежде чем ушла к себе наверх.
На самом деле я не собирался никуда съезжать. И Бри знала это. Я знал это. Однако в тот день Ашер в истерике позвонил мне по рации, которую я подарил ему на день рождения, и умолял не уходить, как его отец.
Это был последний наш серьезный спор с Бри. В ту ночь мы все спали в комнате Ашера. Папка отправилась в помойку на следующее же утро, а я начал складывать полотенца так, как нравилось Бри, – хотя, спешу заметить, это был неправильный способ.
Мы с ней были одной командой, а дети – нашим первым, главным и единственным приоритетом.
С того дня все стало проще. По мере того как у нас развивалось взаимоуважение, мы стали больше доверять друг другу. А потом каким-то образом, несмотря на хаос, зародилась настоящая дружба. Я работал по ночам, сочиняя музыку и играя везде, где только мог. Было тяжело возвращаться домой в три часа ночи, а потом вставать в семь вместе с детьми, но каждый раз, когда я выходил на сцену, какой бы маленькой она ни была, я будто снова обретал себя. В те вечера, когда я не работал, мы с Бри обменивались историями о Робе и Джессике. Иногда мы смеялись, иногда плакали, а в годовщину пожара просто сидели в тишине, не в силах даже произнести их имена.
Не существовало подходящего времени или конкретной причины для приступов горя. Все, что мы могли сделать, – это держаться вместе и помогать друг другу оставаться на плаву.
В день рождения Луны я чувствовал себя на дне, зная, что Джессика не может наблюдать за ее взрослением.
На Рождество, наблюдая за смеющимися детьми, раскрывающими подарки, я улыбался так сильно, что у меня чуть не свело лицо, чувствуя, что, возможно, я наконец выбираюсь из глубин горя.
В годовщину свадьбы я почувствовал себя так, словно оказался в ловушке под водой, не имея возможности выбраться, как бы сильно я ни боролся. Через время Бри достигла тех же душераздирающих рубежей, но день за днем, неделю за неделей, месяц за месяцем мы продолжали вместе бороздить этот неспокойный океан.
Лежа на животе, я пошарил рукой под диваном все еще в поисках своего как будто фантомного телефона.
– И как в таком большом доме нет ни единого радио?
– Эм, может, потому, что сейчас не тысяча девятьсот девяносто девятый, – ответила она. – Держи. Просто скачай приложение на мой телефон. Встретимся там. Мне уже пора рассказывать вечернюю историю.
Издав стон, я оттолкнулся от пола, поклявшись больше никогда не давать Луне и Мэдисон играть с моим телефоном. Обычно я обещал это себе примерно дважды в день. Эти девчонки знали, что я никогда не претворю в жизнь свою угрозу.
Мы с Бри быстро уложили детей спать и вскоре, как команда настоящих профессионалов, уже стояли на заднем дворе. Мы провели множество вечеров вокруг этого места для костра. По понятным причинам мы никогда его не разжигали, но я добавил цепочку белых лампочек внутри чаши. Отчасти чтобы это добавляло приятную расслабляющую атмосферу нашим вечерним посиделкам. Но главным образом потому, что я ненавидел, как Бри смотрела на это пространство без огня, как будто видела в нем пламя. Одному Богу известно, как часто я его там видел.
– Держи, – сказала она, протягивая мне мой телефон. – Он лежал внутри пуфика. Ашер рассказал мне.
– Отлично. Напомни утром поделиться с ним твоими М&М's.
Она устроилась поудобнее в своей части плетеного дивана с бокалом вина в руке.
– Забудь о них. Я уже всё спрятала.
– Убрать их в коробочку с гранолой вряд ли можно расценивать как «спрятать».
– Вот черт, – прошипела она, заставив меня рассмеяться.
Дважды проверяя подключение к блютус-колонкам во внутреннем дворике, я украдкой взглянул на нее. Как я и надеялся, она улыбалась, и это заставило мои губы тоже растянуться в улыбке. По какой-то неведомой мне причине поддерживать ее в хорошем настроении помогало и мне самому чувствовать себя лучше. Видеть ее улыбающейся или смеющейся теперь отзывалось в моей душе по-новому. Если я мог помочь ей почувствовать себя лучше, расслабиться, насладиться хотя бы секундой покоя – пусть и на мгновение, – тогда и я мог позволить себе сделать то же самое.
Когда она смеялась, мое сердце успокаивалось, к тому же смех делал ее еще более красивой. Хотя это скорее было связано с моим новообретенным целибатом, нежели с каким-то реальным влечением. Когда ты одинок, легко спутать дружбу с чем-то большим. Но я старался даже не думать об этом большем.
Когда радио заполнило влажный вечерний воздух рекламой автозапчастей, я сел на свое место, придвинув стул, чтобы, как обычно, использовать его в качестве подставки для ног. Луна уже начинала засыпать, так что я сменил видеоняню на пиво и сделал глоток.
– Нервничаешь? – спросила она.
Я решил проигнорировать тот факт, что выражение ее лица говорило, что она уверена в своей правоте.
– Из-за чего?
Она обвела пальцем чашу своего бокала с вином.
– Ох, даже не знаю. Может, потому, что последние шесть месяцев в соцсетях царило настоящее безумие в ожидании нового альбома Леви Уильямс, первым синглом в котором станет твоя песня?
Я действительно должен был быть в экстазе по всем меркам. Это было грандиозно. Раньше мои песни тоже брали на радио. Но ни одна из них не была исполнена такими крупными артистами, как Леви. «Переворачивая страницы» была записана в дуэте с Генри Александром и уже выбрана еще до релиза в качестве саундтрека к крупному фильму, что с точки зрения гонораров означало мой самый большой заработок на сегодняшний день. Но как бы я ни старался настроиться на то, чтобы услышать долгожданный дебют «Переворачивая страницы» на радио, я не мог заставить себя радоваться этому.
Это была моя песня. Я знал каждую строчку, каждый аккорд, и не только потому, что именно я ее написал. Я жил этой музыкой, и, черт побери, именно
