две.
Так я попадаю на две серии «Гамлета», но я спокоен — это же кино.
Гамлет, как ему и положено, появляется во всем черном. Рядом со мной сидит девушка, которая сразу же начинает вздыхать. Но я спокоен, потому что сижу в кино.
А Гамлету не сидится. Он думает, усмехается, намекает, обличает, хватается за шпагу и опять думает, думает... Но мне спокойно: я знаю, что это артист.
Чего ты думаешь! Быть! Конечно, быть! Хватай, Гамлет, шпагу и круши подлость и глупость — их надо крушить. Ты только начни, начни, и рядом увидишь друга. И кому же бороться, как не тебе, Гамлет. Только люди с тонкой душой имеют право браться за шпагу. Чего тебе бояться суда здравых — ты же сумасшедший. Вытаскивай шпагу, Гамлет!
Прихожу в себя от всхлипываний. Вздыхающая девушка уже плачет.
— Девушка, не плачьте. Это же кино, — шепчу я дрожащими губами.
Мне тоже хочется откровенно разрыдаться, но я знаю, что настоящий мужчина плачет только от водки.
— Девушка, не плачьте, это же артист, а не Гамлет, — шепчу я себе и девушке.
— Я не из-за него, мне Офелию жалко, — сморкается она.
Милый Гамлет, конечно, не быть. Да и стоит ли драться за Офелий? Убери скорей шпагу. Ты можешь обнажить ее против царей и государств, против дьявола и бога. И ты победишь. Но ты обнажил ее против подлости и глупости. Поэтому спрячь шпагу, Гамлет. Не погибай, в этом зале найдутся люди, которые закроют тебя от врагов своими телами. А ты повесь шпагу на ковер, купи себе отдельный замок, по вечерам принимай гостей и смотри телевизор. И старайся не думать, а жить красиво и современно — ты же принц.
О, Гамлет, да ты меня не слушаешь...
Кино кончается, и я выхожу на улицу. Мелкий дождь струйками разбивается о горячее лицо. Сильный ветер пытается сорвать фонари.
Я иду, разбрызгивая лужи и проваливаясь в колдобины. Я размахиваю шпагой, и мои враги рассыпаются в разные стороны.
Вот я проткнул большой живот чинуши, и он падает в воду, взмахнув портфелем. Вот с удовольствием сразил юного хулигана, выбив у него нож. А вот рухнул его бездельник отец, размахивая бутылкой и рассыпая домино. Вот руководящий дурак, потрясая удостоверением, летит на землю, а следом за ним летит и не руководящий. Вот подлец с карьеристом, обнявшись, повисают на шпаге. Вот перекрашенная пустышка плюхается в лужу, окрасив ее цветными разводами...
Я, как кольца, нанизываю их на шпагу. И колю, колю тех, кого думать и чувствовать можно заставить только шпагой. Я уже бегу, обгоняя машины и размахивая руками. Моя тень ошалело прыгает по стенам домов.
Я знаю, что всю ночь буду во сне колоть моих врагов, а днем буду получать ответные удары.
Дома я подхожу к полкам. Оттуда смотрят классики, готовые с наслаждением вцепиться в меня... Прожив в среднем лет по пятьдесят, они на века лишили людей покоя. Но больше я не попадусь, я тоже хочу смотреть телевизор. Вот, может, взглянуть на древних греков? Они-то наверняка не суматошные, у них было время успокоиться — все-таки они древние...
Абстракционист
Я не красавец. Между нами — я даже лысый. Не от старости, а от выпадания волос. Образование — пишу — незаконченное высшее. Между нами, у меня незаконченное среднее. В общем, семь классов.
Но внешностью я вышел, а внешность идет второй после зарплаты. Лоб у меня выгнутый, желтого цвета. Я к тому, что меня принимают за академика. Даже предлагали работу в зоопарке — иметь дело со слоном.
Расскажу по порядку. Однажды я с Васей попал в музей. Как попал — не знаю. Судьба. Ходим, смотрим. Разные скульптуры-гарнитуры. Потом картины пошли. Мне понравились арбузы, Васе — жареные поросята.
Идем дальше. Вася уже зевает. Подходим к одной картине. Стоят около нее три дамочки, как три стройные рюмочки. Одна такая худенькая, все ножку позади себя ставит. Волосы у нее белые, как мыльная пена, клубятся. Глаза черные, длинные и на виски загибаются. Алые губки расположены вертикальным бантиком.
Захолонуло у меня в душе. Смотрю на нее и чувствую в себе возвышенность.
Подружка к ней обращается:
— Марианна, смотри, сколько экспрессии!
Посмотрел я на картину и пристыл к полу. Нарисованы зеленые круги с красными дырками. Не понимаю, но виду не подаю. Набрал воздуху в грудь и голосом со сцены:
— Василий, пожалуй, здесь маловато экспрессии.
Вася икнул:
— Терентий, куда ее больше-то.
Дамочка Марианна живо обернулась:
— Вы считаете, мало экспрессии?
У нас завязался интересный разговор, во время которого я смекал, что такое экспрессия, а Вася пять раз икнул.
— Вы, наверное, абстракционист?
— Да, я абстракционист, а он моторист, — и я хлопнул Васю по плечу.
— Вы не покажете хотя бы один холст?
— Могу, завтра как раз понесу ровно один холст в музей. Просили.
Дала Марианна свой адресок, и мы расстались. Между нами, очень она мне понравилась. Не женщина, а экспрессия. Культуры в ней навалом, а перед культурой я немею. Я готов был стать абстракционистом.
— Ну, Вася, пойдем покупать холстину.
В магазине нам дали приличный кусок холста, а в своем гараже мы взяли банку зеленой нитрокраски, немного красной и малярную кисть.
— Терентий, изобрази лебедей — не ошибешься. Штучек шесть, а на бережку, дамочку в трикотаже хорошего покроя.
— Вася, я же этот... абстракционист. Вот ежели зеленую корову с красными рогами...
Стали пробовать на бумаге. У меня получилась вроде бы овца, у Васи — овцебык.
— Вася, помнишь картину на выставке?
— А как же, век не забуду.
— Господи, ниспошли экспрессию, — простонал я и обмакнул кисть в ведро с краской.
Через полчаса все было готово. Вася молчал, а я тем более.
Посреди холста краснели пять безразмерных кусков. Вокруг них извивались широкие, вроде пожарных шлангов, зеленые жирные ленты. Вася, уставился в холст, как в телевизор.
— Хотя бы в уголке голубку нарисовал для культуры.
— Вася, давай название. Вася выкатил на живопись глаза:
— «Зеленые внутренности».
— Грубо.
— «Мясо в траве».
— Неделикатно. Вот слушай: «Космически-неземная любовь...»
— «...как она есть», — добавил Вася.
Мы прибили холст на широкую золотую раму и почтительно отступили, как
