Мы молча проследовали до ближайшего люка наверх, и уже на Поверхности Данила заговорил:
– Ну, чего поплелся за мной? Там твой отец только-только выкарабкался с того света, а ты его оставил. Нехорошо.
Данила закурил, смотря на меня.
– Я… я все объясню ему позже. Пока что я хочу поговорить с тобой. То, что сказал мой отец… я его мнения не разделяю, что бы ты знал. Я благодарен тебе за то, что спас его. И меня. Если я могу хоть что-то сделать для тебя… хоть что-то…
Панк выдохнул в небо дым, устало зажмурившись, и ответил:
– Я привык к таким словам. Просто… не знаю. Привык, что меня за человека не считают, что меня боятся, сторонятся… Привык, но… все равно не могу. Больно. И так несправедливо, что аж зубы сводит. Он ненавидит меня лишь из-за того, что мои глаза… такие. Будь я обычным панком с Поверхности, он испытывал бы другого рода ненависть. Ту, которую я бы еще мог понять. Но это… ладно. – он затушил ногой окурок, – проехали. Говоришь, его мнения не разделяешь? Ладно. Тогда, я пошел. Увидимся как-нибудь.
– Эй, ну ты куда… – я видел, что он все еще был расстроен. И как будто он не верил мне вовсе, – ну как мне доказать, что я на твоей стороне? Что сделать?
– Да ничего мне от тебя не надо. Я пойду. Устал что-то. А ты, это, давай, возвращайся к отцу, ему сейчас никак нельзя нервничать. Если вдруг снова станет плохо… найди другого медика, уж извини. Больше я спасать его не буду. Хоть он и отец тебе, но я убью его, я себя знаю.
– Постой, – я ухватил рукав его плаща, когда он развернулся в сторону своего бульдозера, – я ведь обещал тебе помочь с ракетой, помнишь?
– Угу. Ну, значит поможешь. Но не сейчас. Я правда устал. Я свяжусь с тобой как придет время. Все, пусти. Меня Кошка дома ждет. И «Джек».
Он легонько выдернул руку и поплелся к машине, ни разу не обернувшись. Лишь подойдя к кузову, он сказал мне:
– Это, увидимся. Не помри только раньше времени.
На этом, он уехал, оставляя меня с чувством вины, страхом и ощущением потери.
Глава 7. Синяки.
Дни тянулись один за другим. От того, что Данила так и не связался со мной, а отношения с отцом трещали по швам, я чувствовал себя так, будто меня приговорили к бесконечной пытке. Дома становилось невыносимо находиться: отец разговаривал со мной сквозь зубы, то и дело ища повод поругаться или упрекнуть. В тот день, когда я вернулся обратно после разговора с Данилой, мы с отцом тут же сцепились:
– Сказал же, выйдешь за дверь – не возвращайся!
– Да хватит тебе! Некуда мне больше возвращаться, сам знаешь.
– А было бы куда, так и не вернулся бы?
– Не говори чепухи. Волнуюсь я за тебя. Вот, таблетки пить тебе еще.
– Не буду.
– Господи, отец… помереть хочешь?
– Лучше помереть, чем наблюдать все это…
– Что наблюдать? Не драматизируй. Вот. Выпей таблетку. Сказали тебе, пить по одной в день…
– Демон этот сказал? Не буду. Ничего от него принимать не буду.
– Хватит. Мне стыдно за тебя. Данила…
– «Данила»… у этих тварей не бывает имен.
– Данила спас тебя, рискнул…
– Ага, рискнул. Нашими жизнями рискнул.
– Наши жизни и так ему принадлежат. Что моя, что твоя. Так какая разница, если от его руки и погибнем?
– Ты глаза его видел? Видел же?
– Ну глаза и глаза… что с того…
– Сам же знаешь, что это значит. Бесовские они… разные… ох, и погубит он всех. Вот увидишь.
– Да мы и так не живем.
– Чего? Разве тебе плохо в тепле и безопасности живется? Неблагодарная ты рожа!
– Не жизнь это, отец. Не жизнь.
На том мы и заткнулись оба. Я до смерти устал, а отец… не знаю. Наверное, тоже устал. Да и успокоился, видя, что я вернулся. Но он знал, что я рано или поздно уйду. Каждый раз, когда за дверью слышались шаги, он весь напрягался, бледнея – боялся, что панк придет и заберет меня. Я же напротив, весь оживлялся и с надеждой ждал, что дверь откроется и Данила войдет, укутанный в этот свой шарф смешной.
Но никто не приходил. Мы просто протухали внутри коморки, вдвоем. Это сводило меня с ума так сильно, что ком в горле вставал, не давая вздохнуть нормально. А в груди что-то как будто замкнуло, вместо легких два булыжника висели да к земле тянули. Невыносимо было больше ни ждать, ни жить вот так вот. Поэтому, я решил сам выйти на Поверхность. Я понимал опасность этого предприятия, ведь дом панка был далеко отсюда. Накатывал страх, но находиться дома я больше не мог. Уж лучше страх, чем эта… тьма. Я посмотрел на часы – они показывали 2:45. Я даже не понял, ночи или дня, мне все равно было. Хотя тут всегда день. Я просто встал, накинул на шею шарф, засунул обрез за спину, прикрывая жилеткой. В кармане проверил ножичек и выдохнул, набравшись решимости.
– Куда? Наверх? Так не пришел никто. Бросил он тебя. Потерял, видать интерес. И слава Богу. И хорошо. Отстал от нас, бес этот. Сиди уже, нечего тебе еще дурью маяться.
– Где сидеть? Тут, с тобой что ли задыхаться? Сколько мне еще нужно прожить так, чтобы в конце концов выстрелить себе из обреза в голову?
– Во как. Раньше у тебя таких мыслей не было. Рад был, что в тепле и уюте живешь, а не со зверьем снаружи, Совсем не ценишь ты…
Я рассмеялся:
– Ценю что? Жизнь? Это ли жизнь, а? Мы существуем, отец. Не живем. Скажи вот мне, что ты чувствуешь?
Папа растерялся. Его взгляд, устремленный в пол, забегал, пока он пытался что-то придумать.
– Вот видишь. Ничего ты не чувствуешь. Совсем ничего. И дико боишься одиночества. Вот уйду я – и все. Ты этого боишься, а не того, что умру я там. Так и я. Я тоже боюсь остаться тут совсем один, когда ты умрешь. Зачем тогда жить, одному в этой коробке? Где даже улыбнуться некому… нет, отец, не жизнь это. И жизнью никогда не было.
– А там – есть жизнь? Там, с ним? Почему так рвешься туда, разве ты не видел, какие сволочи там живут?
– Сволочи и тут живут, только тихие. Там они настоящие.
– Как это?
– А так. Не скрывают, что сволочи. Ты хотя бы знаешь, что они из себя представляют.
– И все же… не ходи, прошу тебя… страшно мне, – он уронил голову в ладони, теряя голос.
Сердце в груди сжалось при виде этой картины. Я подошел к нему, обнимая за плечи:
– Не могу я тут. Душит меня все. Не могу. Умру я тут быстрее, чем… не могу, отец.
Он отнял руки от лица, заглядывая мне в глаза:
– Страшно мне, одному тут… как ты и сказал… но не от того, что один останусь, а от того, что тебя потеряю.
