как грибы, снабжают энергией всю область и больше. Уголь, что здесь добывают, не высокого качества, но его много, и он дёшев; и его покупают. Молодёжь страдает здесь страшной скукой, и, чтобы как-то с ней справиться, бродит по улицам днём и ночью; и даже русский народ, любящий стабильность и осёдлый образ жизни, обратился в казахских кочевников. И в этой всенародной праздности город живёт: улицы его заполнены людскими потоками — гуляя по окрестностям, стоит смотреть по сторонам, если не хотите, чтобы Вас сбила группа бегунов или велосипедистов. Их же родители, напротив, всегда заняты: плотный рабочий график и домашние дела напрочь искоренили пьянство. Но, как известно, наши недостатки — прямое продолжение наших достоинств. Рыночная экономика построила город по заветам великих антиутопий. Центральный район, утопающий в неоновых вывесках, собирает в себе всех бездельников города; они ежедневно, ежечасно, ежеминутно тратят родительские деньги, набивают ими карманы людей благородных кровей, обосновавшихся в высоких поместьях на краю города, где степные ветра отгоняют от их жилищ испарения разрезов, шахт, электростанций. Растратив родительские деньги, подростки возвращаются в родные дома, старые советские постройки, давно провалившие все проверки и получившие статус аварийных домов. Летом сюда заползают насекомые и прочие гады, а зимой холод и ветра пробирают жителей до костей; те же обставляют квартиры нагревателями, заставляющими электростанции работать на полную катушку. Ежедневно домохозяйки протирают подоконники и, помимо пыли, обнаруживают на мокрых тряпках чёрную угольную сажу, осевшую на поверхности, а до этого, летавшую в воздухе — в воздухе, которым дышат местные жители. Отсюда, Шахтинск занимает одно из ведущих мест в стране по заболеваемости раком лёгких. Новый онкологический центр, построенный в ближайшем посёлке, считается лучшим в стране, из-за чего сюда слетаются богачи со всех уголков постсоветского пространства, не оставляя свободных коек для местных жителей. Скука, одолевшая молодёжь, заставляет их искать счастье в сомнительных заведениях и в дешёвых наркотиках. Здесь лучше не ходить одному по ночам: рискуете нарваться на нож; а после Ваш убийца будет каяться в суде и заверять, что не понимал, что делал; и самое страшное, что он действительно раскаивается, и он действительно не понимал, что делал. Конечно, читатель, умудрённый жизненным опытом, заметит, что подобное творится в любом провинциальном городе. И будет прав. Но Шахтинск — город небольшой. А потому все процессы в этом террариуме протекают быстрее и нагляднее.
Ну, здравствуй, Шахтинск! Любимый город!
Поезд остановился. Я вздрогнул. Возвращение к Шахтинску, к моему старому другу, представляется мне очень волнительным. Я взял кейс с печатной машинкой и большой советский чемодан, с которым уезжал когда-то. По перрону плывёт лёгкий туман, в нём бегают тёмные фигуры: обнимаются, плачут, радуются. Меня же никто не встречает: я не сообщил о своём приезде.
У вокзала нас встречает стая таксистов. Стоит пассажирам только выйти, как они набрасываются на них, и без каких-либо вопросов хватают чемоданы, нагружают ими багажники, а пассажиры, словно загипнотизированные, садятся к ним в машины и диктуют адреса, не спрашивая сколько будет стоить поездка, и совершают тем самым большую глупость.
Моё внимание привлёк полный мужчина с густой щетиной у чёрной чайки. Он не бегал за мной, не выхватывал из рук чемодан, потому я сразу доверился ему. Его зовут Абдул. Он чеченец с Тихого Двора (так называется район на краю города).
— Езжайте через улицу Ленина. — попросил я, когда мы выехали из территории вокзала. — Хочу посмотреть, как изменился город.
Абдул усмехнулся.
— Не думай, брат, что увидишь там что-то новое.
Я понимал, что вряд ли центральная улица обросла новыми постройками; я хотел знать, сохранил ли город прежний дух. Но Абдулу я не стал этого говорить: боялся, что он неправильно меня поймёт.
— На вахту приехал, брат?
Я дружелюбно улыбнулся ему.
— Нет, я не рабочий, я писатель.
Мой собеседник никак не отреагировал на своеобразность моей профессии.
— Разве сейчас кто-то читает?
Я не стал объяснять ему специфику книжного бизнеса: чем нам, писателям, приходится заниматься, помимо написания книг, чтобы как-то прожить — боялся, что ему это будет неинтересно, а я по долгу службу привык заинтересовывать. Потому, ответил просто:
— Читают.
Он снова никак не отреагировал на мои слова.
— А вот дети у меня не читают, все — в телефонах. Я говорю им: «Хоть бы раз взяли в руки Коран.» Коран-то обязательно каждый мусульманин в жизни должен прочесть.
— Я — атеист. — сказал я и тут же поругал себя, но слова Абдула меня удивили.
— Хороший человек значит.
Я не сдержал смеха. Шофёр воспринял его, как вопрос, требующий пояснений.
— Среди атеистов больше хороших людей, чем среди верующих. Вы постоянно грешите и за грехи свои отвечаете лишь перед самими собой. Верующие же грешат не меньше, только сразу бегут в мечеть замаливать грехи, лицемерят перед Всевышним. Совершая же доброе деяние, вы, не верующие в Царство Небесное, делает это просто так, от чистого сердца. Наши же относятся к добродетели, как к сберегательной кассе, в надежде выбить себе билет в Рай.
— Христианский атеизм. — заключил я после долгого молчания. — «Послание к Римлянам», «Новый Завет».
— И хорошо получают писатели? — спрашивает Абдул.
— На хлеб с сахаром хватает.
— А дети есть?
Я покачал головой.
— Вот, потому и хватает, что детей нет. — с улыбкой заметил он.
Про себя я согласился с ним. Вряд ли моих гонораров хватит, чтобы обеспечить хотя бы одного ребёнка.
— У меня четверо. — добавил Абдул.
Я удивился.
— Да! Всех накорми, напои. На себя ничего не остаётся. Но я не жалуюсь. Старший вон в техникум поступает. И здесь надо деньги платить. А где ж их взять?
Я разглядывал его одежду. Выстиранное, выглаженное трико. Добротная кожаная куртка. Большой живот. Он не выглядел человеком бедным.
Тут Абдул сообщил, что началась улица Ленина, и я уткнулся в окно. Он был прав: город не изменился. Старые пятиэтажки с выцветшими на солнце стенами. Густая шевелюра маленького сквера. Парк Победы. Два торговых центра, нуждающихся в ремонте. И неровная дорога, накрытая жёлтым светом фонарей. Эх, дом, милый дом!
На перекрёстке мы повернули на улицу Маркса и
