Оно не жалело ни утоптанных дорог, ни поля, ни крыши хат и хлевов, ни деревенское капище. Все-все было под слоем белой холодной пыли, которая лениво наполняла собой пейзаж. Печи топились почти постоянно, из-за чего старые трубы плевались струями черного дыма, словно выхаркивая гной. В стойлах и сенях ютились коровы, куры и свиньи, в дома пускали и собак, и котов. Жалко животинку выкидывать на такие лютые морозы. В такие зимы, если находится на окраине Язеньки, деревня казалась вымершей. Но, все-таки, тут иногда показывалась жизнь: какой-нибудь хозяин выходил взять дров либо наколоть их, если не успел сделать этого за осень; какая-нибудь баба выходила с ведром набрать снега, чтобы растопить его, так не приходилось далеко идти к колодцу или речной проруби. Детей выпускали редко, только в те дни, при которых старый Зюзя лишь баловался своими холодными руками, а не желал убаюкать на смерть.
В такую пору Марии приходилось очень тяжело. Нужно сделать столько дел, из-за чего тоска по мужу обострялась ещё сильнее, ведь, еще год назад, он помогал ей со всем, а теперь груз обязанностей свалился на её хрупкие плечи, заставляя прямую стать чуть сгорбиться от труда. Женщина вставала раньше первых петухов, подходила к сундуку в ногах кровати и доставала одежду, расчесывала волосы и после старательно скрывала их за платком, одевала рубаху мужа, пару войлочных онуч, а сверху несколько платьев. После она выходила быстро в хлев и отсыпала в корыто немного корма курицам, проворно забрав пару яиц из под наседок, потом брала несколько брёвен на растопку, и, в завершении ранних дел, зачерпывала два ведра снега, ставила у печи. К этому моменту просыпались петухи, которые истошно кричали в домах и курятниках, а в след за ними малыши, которые привыкли вставать под кукареканье. Сначала Мария кормила Ратибора, но не грудным молоком, она пыталась давать ему свою грудь, только холодные ручки как-то отталкивали от себя, обдавая кожу могильным холодом, из-за чего найденышу приходилось обходиться лишь коровьим молоком. Богомил жадно впивался в грудь матери своим беззубым ртом и слегка давил на нее вызывая улыбку кормилицы.
Единственное, чем Мария могла себя прокормить — это вышивка, которая всегда выходила у нее замечательно. Еще прошлый князь просил ее сделать для бояр и его дружины несколько вышиванок, а после щедро одарил ее крепким станком и маленьким ларцом наполненным блестящими монетами, который женщина прятала в своем сундуке с одёжкой на самом дне. Вот и сейчас хозяйка дома устроилась за своим рабочим местом. Вышивая на коноплёвой ткани, она прислушивалась к голосам детей, чтобы сразу понять: хотят ли они чего или плачу. Крупная колыбель-зыбка свисала с потолка, крепко пристроенная к несущей балке, такую колыбельку Мария получила в приданое от матери, в этой кроватке легко можно было уложить и три, и четыре ребенка. Женщина стала тихо и монотонно напевать песню, дети вели себя спокойнее, когда слышали голос своей покровительницы:
" Если меч тянет вниз — подними свой щит,
Если щит тянет вниз — поднимись ты сам,
Если ворог идет сзади прямо по-пя-там — не боись дать отпор своим врагам,
Не боись пусти в ход свой калёный меч,
Не боись пустить в ход свой крепкий кулак…"
Так бы и прошла зима, особенно ни чем не запомнившись, как и прошлые 30 зим, но в один день прибежал княжий гонец и сказал всем собраться у дома "Деда" деревни. Оставив детей на попечение соседки, она вышла к дому деда Фомы, самого старого и видавшего много чего мужика, большая часть деревни собралась на дороге перед окнами старейшины. Каждый крестьянин был закутан в различные одежды: кто в армяк, кто в овчинную шубу, кто в зипун, а кто в рубаху. Только один гонец стоял в хорошей шубе и красной шапке, которая выделялась среди моря покрытых платками и черными шапками, или даже полностью голых, голов. Возле княжеского слуги стоял полноватый поп Тихомир и Дед Фома, который с интересом наблюдал за гостем, как и все деревенские.
— Великий Князь Крутский приказал провести крещение всех детей до весны! Если такого не изволите — то князь приведет дружину и, Сам, покрестит каждого ребенка! А после, задаст вам розгами за неповиновение, каждому по ижице выпишет лично! Ваш поп напишет князю все ли крестились аль кто пожелал остаться дремучим старовером, коль такие будуть — мы их сразу к Сварогу отправим, упаси Господь! — на такую пылкую речь поп слегка покраснел, перекрестился.
Жители разошлись тихо возмущаясь: вновь их пытаются склонить к этой непонятной вере.
— Этот поп только и делает, что сидит в своем храме, а ты ему часть урожая носи да дровы коли, а еще и мёд вози!
— Тише ты, Степан, пачуе нас дак и забьють на месцы. Тишей будь, — успокаивал дед Фома местного кузнеца, лет 30-40ка с широкими плечами, на которые еле налез тулуп.
— Я не понимаю этого, дед. Совсем не понимаю! Только и делаю, что раблю все для людей, а мне этого Бога в рожу тычут да говорят слушать библию и крест целовать. А я не хочу, зачем мне это?
— Терпи, сам ведаешь, что будет, если не послушаемся. Нужно не трогать этого Тихомира, он мне тоже не нравится, наглый шибко, но он и не баба, чтоб мне нравится, — дед широко улыбнулся, его седая бородка слегка трепыхалась от легкого смеха, кузнец лишь посмеялся.
Мать по пути домой лишь слегка задумалась: "Делать нечего, раз Князь сказал, то лучше сделать как кажа, только вышиванку закончу". Стоило только забрать малышей и устроится на своем любимом месте, как работа пошла быстро, а из-за пения матери малыши, будто околдованные, тихо играли друг с дружкой. Когда Мария взглянула в окно она ахнула:
— Ох-ти мать честная! Уже вечер почти, — она укутала детей в рубашки, а после в две пеленки и, накинув на себя сермягу, выбежала с хаты. Малыши с интересом смотрели на чистое темнеющее небо и улыбались кусающему морозу и появляющимся звёздам.
"Добра, что морозец не сильный, спасибо, Зюзя, но надо спешить, а то ночью ты злее".
Войдя в церквушку женщина тяжело вздохнула: "Успела". Через узкие окна внутрь проникало мало света, поэтому поп часто ставил свечки возле алтаря, чтоб в полутьме не опрокинуть чего. Минуя несколько рядов деревянных лав, Мария подошла к Тихомиру, в руках он держал берестяную табличку. Сам же поп стоял прямо у ванночки со святой водой, возле которой располагался столик для пеленания,
