Она тебе что-нибудь рассказывала о нём?
— Мама с папой, когда женились, купили. Ты что, забыл?
— Это точно?
Веточка напряглась и оцепенела.
— Эй. С тобой всё в порядке? Куда дальше ехать? — пришлось остановиться. Что делать с мумией Евгений не знал. Болезнь это или придурь, долго ли будет продолжаться, и как вывести девицу из этого? Посидели несколько минут.
— Ну, всё, хватит, не хочешь ехать дальше, выходи, меня работа ждёт, — молчание, — Вон пошла! — заорал неожиданно для себя, — замаяла ты меня!
— Туда.
— Ты дура или притворяешься?
— Дура.
— Дуры себя дурами не называют.
— А я называю.
— Ты понимаешь, не могу я быть твоим братом. Да, я жил с отцом, я не знал мать, но это ничего не доказывает. Твоя мать могла спереть это кольцо где-нибудь. А! Даже у моего папаши. Теперь понятно, откуда она про меня знает! Поняла?
— Конечно! Всё поняла!
— Что ты можешь понимать, ты дура!
— Я дура! Я дура! Я дура! Я дура!
— Прекрати немедленно, а то врежу!
— Я дура — поэтому ты не брат. А если бы я была умная, то была бы сестра.
— По-моему, ты не такая уж и дура.
— Такая, такая, — она начала корчить рожи и хвататься за руль, — Видишь, какая я дура?!
— Вижу, вижу, отстань, а то врежемся.
— Труп?
— Типун тебе на язык.
— Трупная дура! — Это её развеселило, и она начала хохотать.
Евгений обозвал себя идиотом — надо было связаться! Ну и что, что кольцо! Даже если и мать — что с того? Она его бросила и не проявлялась, пока не надо стало подсунуть свою доченьку неизвестно от кого нагулянную. Это, наверняка, что нагулянную! Сейчас они приедут, он сдаст её, и прощай!
— Приехали!
Здание было городской поликлиники № 2. Евгений поискал другие таблички, но их не было.
— Ну, пошли.
— Веточка! Деточка моя! Ты, что ли? — какая-то старушка столкнулась с ними в дверях.
— Тётя Нюра! Тётя Нюра! — запрыгала Веточка вокруг неё, — это мой братик, Евгений Николаевич. Вот!
— Ну и хорошо, ну и слава Богу! А я-то думаю. Где ты? Горе-то какое! Как хорошо, что вы её приветили. Я вижу — добрый вы человек. Теперь я спокойна.
— Она сказала, что жила тут.
— Жили-жили. Мать-то её полы мыла, ну и сторожила ночами. Вот и жили. А куда ж их горемычных. А Вы с ней построже, построже, она поспокойнее будет. Ну-ка, тише, окаянная. Мать-то умерла, а её куда? Ну и сдали… понимаете сами. А она и сбежала, вот проныра! Как сумела?
— Мне там больно было.
— Бедная ты моя. Сейчас всё хорошо будет, нашёлся брат-то.
— Вы не знаете, кто-нибудь ещё у неё есть?
— Как же это, Вы разве не знаете?
— С материной стороны. Мы же не жили с ней.
— А ну да, ну да. Да нет, никого. Одна она была. Никого.
— А вот это кто? — Евгений протянул фотографию.
— Это Лёля, это Лёля!
— Вот не знаю, милок, не сказывала мне Вероника-то, — Жека вздрогнул: всё, что знал о матери — это имя; неужели всё-таки? — А что?
— Понимаете, мне ненадолго уехать надо — командировка, — начал сочинять Евгений, — Работа есть работа.
— Да, да, понимаю. А что, у Вас-то никого нет?
— Так получилось.
— Плохо-плохо, тут её не возьмут, с матерью жила, и то ругались.
— Ладно, придумаем что-нибудь.
— И я-то не могу, я-то у сына живу. А так кто ж ещё?
— Ладно, ладно.
— Придумай, милок.
— И вот ещё. Это чьё кольцо, не знаете?
— Мамино.
— Вероникино, Вероникино, она его берегла шибко. Есть было нечего, и то не продала. Золотое, говорила, память о муже. Любила его очень, подлеца. Ой, извините, всяко в жизни бывает.
— А давно оно у неё?
— Да сколько знаю её, всё на пальце носила.
— А сколько знаете?
— Так уж… Ента пигалицей ещё была. До травмы ещё.
— До какой травмы?
— Так это ж она вон с той лестницы пала. Головой-то ушиблась сильно. Вот и тронулась умом-то. Маленькая была ещё. Не досмотрели.
— Ладно. Спасибо. Пошли.
— Ак мне-то что, Вам спасибо, приветили. Добрый человек, добрый.
— Ну, и что мне с тобой делать?
— Добрый человек.
— Да не добрый я.
— Злой?
— И не злой. Просто некогда мне с тобой возиться. Вот уехал из-за тебя, знаешь, что мне сейчас будет?
— Убьют?
— Почти.
— Маму всегда убивали.
— Вот, видишь — знаешь! У тебя хоть документы какие-нибудь есть?
— Есть. Я прятала. На, — паспорт был завёрнут в газету и сложен в полиэтиленовый мешочек.
— Виктория Николаевна Булаева. Понятно. А почему «Веточка»?
— Мамочка так звала: Веточка — тоненькая, гнётся на ветру. Кто захочет, обломит. Жалко… Обратно не прирастёт. Дерево умрёт, Веточка умрёт. Что с дуры взять. И ты не хочешь.
— Хватит прибедняться. Поехали.
— Куда?
— К Лёле твоей. Если она жива ещё.
— Тоже умерла?
— Вполне возможно. Слушай, давай ты поживёшь немного в той больнице, в другой, а я закончу работу, узнаю всё о Лёле и тебя отвезу к ней. Она ж тебя любит!
— Не буду в другой жить, не буду! — заорала Веточка, запрыгала по машине, как бешеная кошка — салон после неё придётся чистить.
— Сидеть! — приказал. Истерика не прекратилась. — Всё! Всё! Не будешь! Уймись!
Она остановилась на полу и вдруг уснула. То ли из сил выбилась, то ли прикидывается.
Голова пухла. По трассе — три часа туда, три обратно. Если повезёт, за пять можно обернуться. Ещё неизвестно, что там. Держала ли мать связь с этой Лёлей, или всё наобум. И нужна ли эта ненормальная этой Лёле? Тоже неизвестно. Тогда одна дорога ей — в психушку. Позвонить надо. Что будет!
— Лёвчик, ты там скажи БОСу, что кроме меня тётку хоронить некому. А завтра я, как штык, с утра буду.
— Какую тётку? Ты где? Ты с ума сошёл?
— Почти. Сойдёшь тут. Он знает про тётку — ты скажи ему. Пока.
Ну, поехали!
Город пересекли спокойно. Веточка продолжала лежать на полу, а, когда светофоры прекратились, осторожно вползла в кресло и молча, не шевелясь, стала рассматривать придорожные пейзажи.
Вдруг она ожила и забила руками в стекло.
— Остановись! Остановись!
— Что ещё? — Остановились.
— Лес! Мне надо в лес.
— Зачем тебе в лес?
— Надо, — Веточка кокетливо потупила глаза.
— А, ну иди.
— Евгений смотрел, как она мечется по редкому лесу, ища скрытное местечко, и думал: нажать сейчас на газ, развернуть машину и уехать; всё равно кто-нибудь подберёт, сдаст в полицию, а те — куда надо, и кончились его мучения с этой девицей. Совесть, может, и погрызёт, но хуже остаться без
