И тут же забыла об этом визите.
Чтобы чем-то занять длинный-длинный день, она сделала тесто, протерла картошку, накрутила фарш для «колдунов», своего фирменного блюда.
Занимаясь всеми этими любимыми, некогда, делами, она как продлевала их надобность, их жизнь. И свою — чувствовала востребованной.
Звякали, клацали бездушно тексты в телефоне. Кто-то очищал свою совесть, дескать, не забыл. Вот он, я. И все посулы одинаковые в этих текстах: здоровья, долгих лет. А любви уже никто не сулил.
А ведь только её и хотелось Александре. Но она это скрывала, стеснялась в себе этого, излишней своей эмоциональности. От нее хотели мудрости и понимания их усталости и нежелания, ближнего этого круга, тратить на нее время и деньги.
Текст в телефоне не стоил ничего. И сулил, сулил.
Александра читала его в конце дня, и это было чуть скучно и совсем невесело. Трафаретное эхо поздравлений не могло радовать.
Но она гнала глупые и злые мысли, а призывала легкомысленные, легкие и веселые. Без других со стряпней не справиться. Все будет невкусно, и колдуны не заколдуются.
Это такие большие клецки из тертого картофеля, с мясом. Она получила рецепт этот от статной красавицы бабушки, которая сказала: «Делать колдуны научишься — все в доме крепко и хорошо будет».
Не сбылось.
Народ сейчас — больше по пицце. И слова теплого не знают, и прекрасно обходятся без всяких там домашних хитростей. Оно и правильно. Александра вздохнула и посулила себе, что в последний раз она готовит эти самые колдуны. Крепко посулила.
Кто-то утруждал себя звонком, а не письменным сообщением. И тогда — она звала на роскошный обед. Увы. Никто не уговаривался, и не соблазнялся.
Между тем, дом наполнялся дивными запахами. Александра вдыхала их и чувствовала привычную дурманность прошлой жизни своей, осмысленной и счастливой. Она и сейчас у Александры была осмысленной, спокойной, и в обнимку с личным достоинством, но в такие вот дни, как день рождения, она не могла победить привычку многолетнюю рук — и стряпала. Потом это раздавалось соседям, или вдруг дети, устыдившись своего естественного равнодушия, могли нагрянуть, ближе к ночи. Мало ли, были неподалеку.
Орал телевизор, шел какой-то сериал, зашла соседка на ароматы — за солью якобы, но Александра её к столу не пригласила.
— Гостей ждешь?
— Жду, — посулила себе Александра.
Вдруг шустрая тень за окном — и Ворона опять уселась на карниз.
— Тоже на ароматы, — улыбнулась ей Александра. Но сыра вороне больше не предложила. Не хватало еще приучать, загадят все окно. Еще и разобьют. Вон — клюв какой.
— Кыш! — сказала она птице, но та не послушала ее и осталась на карнизе. Стала причесывать перышки, всем своим видом показывая Александре, что не верит в её «кыш».
День убывал, исчезал. Где-то садилось солнце, дом напротив окрасился в красные цвета заката.
Главного звонка в этот свой день Александра не дождалась.
И вся стряпня, и все кухонные хлопоты, и колдуны — все это происходило только чтобы сократить эту тягучую паузу молчания до его звонка. Единственного и желанного. Самой Александре было странно то, что банально и пошло она ждет этого звонка. Но его не будет. И это она знала.
Он позвонит обязательно завтра утром, или послезавтра вечером, мягким своим голосом извинится, что занят был, за границей был, и еще что-нибудь вежливо посулит. И она опять поверит.
Поверит всенепременно.
Александра увидела ворону, которая совсем потеряла терпение — и вышагивала по карнизу туда-сюда, строго заглядывая через окно на непонятливую Александру.
И та сдалась.
Она взяла кусочек фарша, оставленного от колдунов, и осторожно приоткрыв окно, предложила вороне лакомство прямо с ладони.
Ворона оценила дружеский этот жест и, не спеша, съела, закатывая в удовольствии глаза.
И улетела.
Александра закрыла окно. Вымыла тщательно руки. Даже протерла ладонь спиртовой салфеткой.
— Так и не позвонил. Опять.
Александру даже успокоило это несостоявшееся положение её невостребованности. Ее радовало и успокаивало, что она так хорошо знает всё наперед. Все посулы.
И вдруг она вспомнила, что ворона в лучах заходившего солнца была чуть похожа на розовую Жар-птицу.
И Александра с нежной надеждой подумала, что ворона и завтра прилетит. И Александра угостит её колдуном. Она справится, клюв у нее огромадный.
Ах, только бы она прилетела, и не перепутала окно.
Александра подошла к кухонному окну и отдернула пошире шторы на всякий случай.
И тут она увидела перо от птицы, острозаточенное, оно будто было радужным от заката, и будто выдернуто специально для неё.
— И впрямь, Жар-птица, — улыбнулась Александра. И ей показалось, что в пере этом — был посул для неё.
Пёстрая тетрадь,
5 октября 2020
Эстафета
Когда ее наказывали в детстве, она в свое оправдание всегда говорила обидчикам: «Я — хорошая».
Убедительно так, и упрямо повторяла эти слова из угла, в котором частенько бывала, и потом, в классе, когда ей объявили бойкот за ябедничество учителям. Она и тогда тихо повторяла: «Я — хорошая».
И почему-то эта тихая простая фраза обескураживала нападавших. И они, уже усомнившись в своей правоте, иногда соглашались — а может и впрямь она хорошая.
Так она, хорошисткой, плавно вкатилась в юность, молодость, зрелость.
Как-то не случилось у нее своей семьи, хоть и каждый раз очередному мужу она, на его упреки в нехозяйственности, взбалмошности и безответственности, честно настаивала: «Я — хорошая».
Но мужей это не останавливало, они уходили, вероятно, не поверив в такое признание. И у них были свои аргументы, увесистые, как чугунные гири, которые так и стояли в ее доме — наследством от первого мужа атлета, до последнего — альфонса, который иногда колол этой гирей грецкие орехи.
Она вела толстые тетради, в которых старательно записывала хронику годов своей жизни. Тетради занимали несколько стеллажей в кладовке, в которую она крайне редко заглядывала, и совсем не за тем, чтобы прочитать листы своего жизнеописания, а бросить туда брезгливо сезонную обувь. Сапоги-босоножки, так отмерялись у неё лета, сбежавшие как-то уж совсем быстро и подло.
От первого мужа атлета был ребенок, крепкий и ладный мальчик. Она плохо и мало занималась с ним. Он вырос как-то вопреки, и ушел в свою жизнь. Иногда звонил, забегал на чуть-чуть. Но она была не в претензии. Однако попросила его забегать без снохи. Ей это было ни к чему. Думай, как не обидеть, что сказать. А то все обиды, обиды. Одно беспокойство.
Там в семье рос внук, но это всё ее интересовало мало, а
