Вы спрашиваете, в какой галерее висит эта картина? Не во Дворце ли дожей? Или, может быть, в Палаццо Моцениго? Что-то не припомню... Впрочем, возможно, это и не был портрет Дианы, а была Мадонна. И совсем не кисти Тинторетто.
Собеседник взглянул на него свысока.
— А вы вообще-то знаете Венецию?
Доктор радостно улыбнулся.
— Разумеется! Во-первых, я там бывал, а во-вторых, там моя родина.
— Вот как? — иронически переспросил сосед. — А я полагал, что ваша родина расположена восточнее.
— Совершенно верно! — согласился доктор. — Вы угадали. Родина моих праотцов расположена восточнее, на берегу Персидского залива, они именовали ее раем. После неудачного путешествия в Египет, они поселились в Палестине. Но мы давно покинули ее, сменив на двухтысячелетнее бродяжничество. Вы правы! Но как и все потомки старинных семейств, я несколько стыдлив, в обыденной жизни я не хвастаюсь своими предками. И поэтому, когда меня спрашивают, откуда я родом, я умалчиваю о пяти тысячелетиях жизни своих предков и говорю, что я родом из Венеции.
Сосед доктора серьезно оглядел его.
— Ваше происхождение не так-то легко скрыть!
— Венеция! — продолжал восклицать доктор. — Царица Средиземного моря, преемница Рима, единственная частица Римской империи, куда не ступала нога варвара.
— Когда ваш род покинул Венецию? — перебил доктора его сосед. — Как давно живет он в Голландии?
— Более ста лет. Он покинул Венецию вместе с единственными лошадьми этого города. Вы ведь знаете, в каком году это было.
Его собеседник кивнул.
— Да, ведь я венецианец. В 1796 году похоронным звоном прозвенели колокола Венеции. Проклятый корсиканец отнял у нас все: мощь, силу, свободу, сокровища, даже четырех бронзовых коней с площади святого Марка! Да, да, так и было предначертано звездами.
Доктор Ц., в свою очередь, внимательно оглядел собеседника. Его спокойная голова походила на скульптуру Вероккио или Донателло: худощавая голова кондотьера — ястребиные глаза и тонкие сжатые губы, свидетельствующие о воле.
Но в то же время это не было лицо кондотьера-победителя, то было лицо борющегося за свою жизнь наемника. Гладко зачесанные назад волосы подернуты сединою, а около носа пролегали морщины, хотя человек вряд ли перешагнул за тридцать.
— Вы говорите, что разрушение Венеции Наполеоном было предначертано в звездах? Вы фаталист? Судя по вашему облику, это возможно.
Незнакомец иронично улыбнулся.
— Вы спрашиваете, фаталист ли я? Да, я занимаюсь астрологией.
Сидящие в парном коробе весьма ограничены в движении, но мимика венецианца была тем не менее достаточно яркой и определенной, чтобы доктор ее понимал.
Венецианец разразился резким саркастическим смехом.
— Я читаю ваши мысли, — сказал он, — это нетрудно. Но даже если бы мы не обменялись и словом, то и тогда я бы знал, что вы думаете о роде моей деятельности. Ваш характер целиком выражен во внешности: вы рождены под знаком Меркурия, ваша раса целиком отмечена этой планетой. Вы умеете посмеиваться, издеваться, пожимать плечами и все это делаете с блеском, граничащим с гениальностью, но в одном вам отказано: вы не можете создать что-то новое, вы не можете поверить. Да, я астролог, убежденный в правоте своего искусства астролог. Меня зовут Донати. А кто вы?
* * *
Доктор Ц. являлся врачом-психоаналитиком, практикующим в Амстердаме.
Его призвание заключалось в том, чтобы разгадывать сны и помыслы других людей и определять, чем они вызваны. Эта работа давала возможность встречаться с самыми разными людьми, в том числе и с людьми преступного мира. Некоторая наблюдательность, а равно научные знания способствовали тому, что доктору удалось раскрыть ряд преступлений и загадочных историй.
Доктор был брюнетом небольшого роста с живыми темными глазами и круглым, как луна, лицом.
По натуре очень добродушный и любопытный, любопытство свое доктор порой выражал в очень настойчивых формах, но, однако, никогда не переходящих в бестактность.
У него была лишь одна страсть: решать загадки. И в этом стремлении он забывал обо всем, не обращая внимания даже на то, что порой ему приходилось подвергаться большим опасностям. Вот и сейчас, в эту минуту, совершенно не подозревая о том, он оказался лицом к лицу с событиями, которые должны были развернуться в самое большое для него приключение.
— Кто я такой? — переспросил он венецианца. — Разрешите представиться и простите, что не смогу в данную минуту протянуть вам руку.
И доктор назвал свое имя и свою профессию. Синьор Донати вновь разразился резким смехом.
— Психоаналитик?! И мы морщитесь при упоминании астрологии? Это великолепно! Будто между моей наукой и вашей существует какое-то различие! Правда, люди некоторое различие находят: мою науку они называют старой чепухой, а вашу — модной чепухой. Вот и вся разница!
— Я не обращаю внимания на суждение людей, — возразил доктор, постепенно заинтересовываясь словами соседа. — Я вполне отдаю себе отчет в ценности своей науки. Но мне. непонятно, как вы можете называть наукой астрологию после того, как Коперник и Галилей разрушили все представления, на которых она основывалась. В частности, они разрушили представление о том, что Земля центр все-
ленной и что планеты и звезды движутся вокруг нее. Как вы объясните мне это?
— Ничего не может быть проще, — ответил, мрачно улыбаясь, астролог. — Для нашей науки и для человечества выражения «восход» и «заход» солнца сохранили свой прежний смысл. Разве изменилось количество света и тепла, излучаемое на нашу планету, от того, что Коперник открыл свои законы?
— Но скажите мне, ради Бога, — воскликнул взволнованный доктор, — какая взаимосвязь существует между звездами небесными и судьбами новорожденных младенцев? Какая мыслима связь между этими двумя явлениями?
Астролог улыбнулся усталой улыбкой няньки, снисходительно удовлетворяющей любопытство своего упрямого питомца.
— Какая связь? Вечно задается один и тот же вопрос. Тысячи астрологов до меня отвечали на этот вопрос и столько же астрологов ответят на него после меня. Наш скептический человеческий род одновременно и рад поверить астрологии, и боится поверить в нее. Ваш вопрос нс делает чести ни вам, ни науке, которой вы себя посвятили. Ибо ваш вопрос, прежде всего, не научен. Не дело науки решать вопрос, мыслимо ли то или иное явление. Дело науки установить существование определенного явления, чтобы потом определить условия, при которых это явление происходит. Разве оптика задается вопросом, мыслимо ли, что тс или иные колебания в эфире вызывают на сетчатой оболочке глаза определенные отображения? Нет, оптика устанавливает этот факт и пытается обосновать законы явлений, сопутствующих этому
