разглядеть её лицо, но его узнала сразу — по голосу и по рукам, которые щупали широкие бёдра той девки.
Говоря о девушках, обычно имеют в виду два типа: одним больше присуща стихия лёгкого бриза, а другим — всепоглощающей и мучительной бури, способной разрушить всё, что стоит на пути.
Нина Ольховская была бурей. Поэтому, стоило ей это увидеть, она тотчас же устремилась домой, где, как на беду, никого не было. Девушка закрылась в спальне и начала с криками и слезами сметать с письменного стола тетрадки и учебники. С грохотом разбилась от удара об стену зелёная настольная лампа. Разлетелись по комнате вырванные страницы из дневника.
Девушка без сил упала на колени, лихорадочно огляделась по сторонам. Её взор остановился на бежевой прикроватной тумбочке. Кинувшись открывать нижний ящик, она мгновенно вынула аптечку, нашла там коробку с сильным снотворным, разодрала коробку и торопливо, одну за другой, начала глотать жёсткие белые таблетки. Всё это она запила дешёвой газировкой и улеглась в чистую постель, обняв любимого плюшевого медведя. Спустя минут пять началась сильная паника, сопровождающаяся судорогами и учащённым сердцебиением. Нине хотелось повернуть время вспять, но было слишком поздно. Когда её мама вернулась с работы, то, войдя в комнату, увидела спящую дочь с неестественно бледным лицом, а рядом с ней вскрытые пачки со снотворным. Отказываясь верить, судорожно хватая ртом воздух, она начала набирать номер скорой. Вскоре люди в белых халатах уже выносили Нину на носилках — мимо почерневшей матери, всё ещё сжимающей в руках телефон. По пути в больницу она ненадолго пришла в себя, но смогла вымолвить только одно: «прости, мама!», а затем заснула, заснула с ангельским сиянием на губах.
Уж как девять лет эта спящая красавица спит под дёрном, за этой сельской кладбищенской оградой, освещаемой луной и звёздами, среди полевых цветов, среди шишек и иголок… Счастливая! Она уже никогда не узнает, что такое старость, для всех она была и останется смелой и жизнерадостной Ниночкой… Обычной гимназисткой из самой обычной сельской гимназии. И, кажется, с этого портрета она и сейчас, спустя столько лет, продолжает озарять эту местность своими васильковыми глазами и необычайно широкой улыбкой!
ВАЛЕНТИНКА ИЗ ПРОШЛОГО
В гимназии, где я работаю, мне однажды довелось беседовать на известную тему с одной из гимназисток. Поводом, конечно же, послужил праздник — день всех влюблённых. Эта девушка была довольно маленькой, если не сказать, хрупкой, не по годам серьёзной и непохожей на сверстниц. Ещё более эту серьёзность и красоту подчёркивали очки с тонкой оправой, сквозь которые сияли не то карие, не то чёрные, как у лани, глаза. Щёки её горели румянцем, вишнёвые губы слегка блестели, а бледное лицо обрамляли восхитительные каштановые волосы.
Это вам! — бегло и с лебединой лёгкостью произнесла она, положив на мой рабочий стол небольшой лоскуток в виде сердца и одарив белоснежной улыбкой.
— Что же это вы?! — растерянно спросил я, так как не ожидал подобной вольности со стороны столь юной девушки, шагов которой я почему-то не услышал. — Это такая шутка?..
— В честь праздника! Вы не рады?
— Рад конечно, но дело не в этом… Разве больше некому подарить? У вас же столько сверстников среди ребят! Да и вообще ребят более чем предостаточно!
— А мне вот так захотелось!
— Да?! Очень любопытно!
— Не смейтесь! Прошу вас!
— Извините… Просто я давно не получал валентинок…
— Серьёзно?!
— Да, ещё со школы. По правде сказать, к этому празднику я отношусь не без доли иронии.
— И поэтому просто смеётесь надо мной, да?!
— Нет, что вы! Не поэтому!
— А почему?! — протяжно спросила симпатичная гимназистка, надув вишнёвые губки и неуверенно поправляя локон благоухающих волос. — Разве вы никогда не влюблялись и не любили?
— И влюблялся, и любил! — глубоко вздохнув, проговорил я и после недолгой паузы продолжил. — Ох, наверное, для меня это слишком больная тема, впрочем, как и для любого другого, пережившего сей горький опыт!
Недаром же кто-то сказал: «прежде чем посчастливится встретить ту самую, свою настоящую любовь, доведётся и немало хлебнуть из чаши страданий — познать всю горечь обид, попробовать на вкус разлуку, да и многое другое!»
И отчасти, конечно, всё это так! Почему, спросите, отчасти? Да потому, что всё в нашем мире относительно: первые её встречают слишком поздно, можно сказать, на смертном одре, будучи в лихорадке, вторые же, напротив — слишком рано, или, как в случае с Данте, чья Беатриче — Amata nobis quantum amabitur nulla!*
ПЕРСЕФОНА
— Боже, — с трепетом я начал вспоминать совсем хрупкую девушку в жёлтом летнем платье и с лёгким загаром, неподалёку от гребня золотистых волн, — ежели я не в силах что-то для тебя сделать, то это вовсе не значит, что я не могу это сделать во славу твою.
Ради всего, что нас связывает на этой земле и ещё будет связывать после того, как мы её покинем… Ибо «Mea vita et anima es!»*
А потом я неожиданно обнаружил, что на моём безымянном пальце нет, как прежде, обручального кольца. Только грустная и давно поблекшая сирень выглядывала из моей книги, что лежала у самого окна вагона, на небольшом прямоугольном столе
— Билетики, граждане! Билетики! — раздался крикливый голос проводницы по всему неосвещённому вагону
— Пожалуйста… — уныло выдавил я, показав смятый билет подошедшей женщине в заснеженной фуражке, после чего продолжил пялиться в кружевное окно, рассматривая движущийся зимний пейзаж
Помнится, ещё сказали, что занесут бельё, когда я уже прокручивал воспоминания, связанные с той милой незнакомкой. Да, вскоре я к ней подступился, и, как это ни странно, с отрывком из одного стихотворения, который уже вряд ли припомню… Это вырвалось как-то спонтанно
— Добрый вечер! Какие прекрасные стихи вы мне сейчас прочли
— Добрый вечер… Вы и в самом деле так думаете
— О да, мне очень понравилось
— А я могу узнать ваше имя?
— Да, конечно! Меня зовут Лея! — смущённо улыбнувшись, ответила девушка и повернулась к догорающему закату
— Извините за такой вопрос… а вы не замужем?
— Нет, я
