изменило ее походку. Потом ускорила шаг и побежала меж серебряных олив, помчалась сломя голову по голой земле, скрылась из виду.
Прочь, прочь отсюда, из этой гиблой страны! Она бежала не останавливаясь весь день и большую часть ночи и к утру оказалась далеко от Массифы. Но потом повернула обратно. Нельзя ей было бежать отсюда, покуда не свершилось самое страшное.
И вновь, не находя себе места, она без устали бродила и бродила вокруг города.
9
Иеффай распустил ополченцев Галаада по домам, оставив в лагере лишь свой отряд, людей с севера. Он почти явственно ощущал вокруг себя плотную стену ужаса. Видимо, даже враги ощущали ее; она была ему лучшей защитой, чем любая крепость.
Пока Иаала находилась в горах, он добросовестно исполнял обязанности судьи и военачальника Галаада. И делал все что полагалось с привычной уверенностью, но холодно, безучастно. Он был одинок и чужд людям, сам себе чужд.
Однажды он увидел Зильпу, увидел, что победа, одержанная ею над ним, придала ей новые силы. Видел, как энергично взяла она в свои руки управление Галаадом. Но его это ничуть не задело, ненависти к ней он уже не испытывал.
Он узнал о странном поведении Кетуры, о ее посещении Авияма. В его лице не дрогнула ни одна жилка, не дрогнуло ничто и в его душе. Он не пытался поговорить с ней, утешить. Прежний Иеффай был мертв, как и его победы, поражения, мечты и желания.
В тоске и страхе ожидал он возвращения Иаалы.
И вновь и вновь представлял себе то чудовищное, что должен совершить. Видел, как вонзает нож в горло дочери. И содрогался от леденящего ужаса. Но иногда при мысли об этом его охватывало какое-то страстное вожделение. И он приходил в отчаяние, осознав, что уже желает этого.
С севера приехали Пар и Казия.
Когда Пар услышал о страшных событиях в жизни Иеффая, душа его сжалась от стыда и раскаяния. Ведь он осудил друга и отвернулся от него. Другой на месте Иеффая тут же рассказал бы о данном Богу обете; сразу стало бы ясно, что Ягве взял судьбу Иеффая в свои руки и что его надо не поносить, а чтить как Божьего избранника. Но этот удивительный, этот великий человек промолчал. И теперь в душе Пара болью отзывалось каждое злое слово, сказанное несчастному другу. Они с Казией немедля пустились в дорогу, чтобы быть с ним рядом.
Прежнему Иеффаю раскаяние и возвращение Пара доставило бы большое удовлетворение. Но теперешний Иеффай воспринял это равнодушно. Разве этим жалким людям понять его страдания! Они способны лишь на мелкие поступки и скудные чувства. И любовь сестры и друга не заставила его распахнуть перед ними душу.
Авиям пригласил его прийти в скинию Ягве.
С тех пор, как Иеффай сообщил Авияму о клятве, священника мучили сомнения: какую именно жертву должен принести Иеффай. То ли искупительную – за кровавую расправу над ефремлянами? Но это значило бы, что Бог, вкладывая в уста Иеффая опасный обет, заранее обрекал его на страшную кару. То ли благословенную жертву богоизбранника, которая лишь теснее свяжет его с Богом? Досужими эти сомнения никак нельзя было назвать. Ибо если жертва благословенная, Иеффай мог сам ее принести; если же искупительная, то совершить жертвоприношение надлежало ему, Авияму.
Священник представлял себе обнаженную и связанную по рукам и ногам Иаалу, лежащую перед ним на камне здесь, в скинии Ягве, в ее святая святых, видел себя самого с подъятым ножом. Невыносимо бремя принятия решения. В давние времена Бог иногда отказывался от жертвы, убедившись в смирении и преданности ее приносящего. От праотца Авраама Ягве потребовал принести в жертву ему сына Авраамова, Исаака. Авраам взошел на гору, связал сына и возложил на жертвенный камень; но Ягве нашел, что Авраам выдержал испытание, и пощадил юношу. Может статься, что и ему, своему священнику, Ягве ниспошлет такое решение. Может статься, что ему, Авияму, выпадет возвестить возлюбленному и ненавистному Иеффаю: «Возвращаю тебе твою дочь. Ягве пощадил тебя, как щадил уже много раз; ему достаточно твоей готовности к жертве».
Но каковы будут последствия, если события примут такой оборот? Ефрем и весь Израиль станут насмехаться над его народом: «Галаад чувствует, что кругом в долгу, но платить долги не желает». И ефремляне нападут на Галаад, чтобы отомстить кровью за кровь.
Правда, в глубине души священник не верил, что Ягве отступится. Вояка Иеффай не был так набожен и смиренен, как праотец Авраам, и без всякого желания, лишь скрипя зубами отдавал свой долг Богу: с чего бы Богу его щадить? С другой стороны, Ягве, несмотря на все, с давних пор благоволил к нему. Может статься, что и на этот раз Бог смилостивится и сохранит жизнь его дочери.
Раздираемый такими сомнениями, священник решился – вероятно, последний раз в жизни – обратиться за советом к Богу с помощью «урим» и «туммим», камней света и совершенства. Он совершил обряд омовения, вошел в святая святых, ощутил трепет от близости к Богу. И задал, как положено священнику, три вопроса: должен ли он понимать жертву как искупительную или как благословенную? Должен ли возвестить Иеффаю решение первого вопроса как волю Бога или как свое собственное мнение? Должен ли сообщить Иеффаю, что Богу достаточно его готовности к жертве? Авиям задавал эти вопросы с исступлением ревностной веры. Но тщетно. Бог безмолвствовал. Он возложил бремя решения на плечи старого Авияма.
Тут явился Иеффай – ведь священник сам просил его прийти. Вот он стоял перед Авиямом в скинии Ягве. И Авиям вынужден был начать решающий разговор, еще не зная, как и куда его вести.
– Выслушай меня, сын и господин мой, – сказал он. – В том, что ты мне поведал, много неясного. Прошу тебя, повтори еще раз слова обета, чтобы я мог решить, угоден ли он Ягве. Ведь Ягве
