Ознакомительная версия. Доступно 41 страниц из 205
16.5. «Александр». Штурмовая петиция: Подъем и падение на бирже (1848)
В таких обстоятельствах многие ожидали, что Джеймс объявит себя банкротом и, возможно, бежит из Парижа вслед за семьей. Австрийский посол Аппоньи внимательно наблюдал за ним в марте и апреле, ожидая, что банк в любой момент закроет двери. Например, 27 февраля он нашел Джеймса и других банкиров «в плачевном состоянии», потому что их рента превратилась «в клочки бумаги, которые ничего не стоили». Коссидьер явно подозревал, что Джеймс собирается покинуть Париж; ходили слухи, что он тайно вывозит из Парижа золото, спрятанное в телегах с навозом. Джеймса даже поместили под надзор полиции (скорее для того, чтобы присматривать за ним, чем для того, чтобы защищать его дом от грабителей). Весь март и апрель ходили упорные слухи, что банк «Братья де Ротшильд» падет следующим. Аппоньи казалось, что Джеймс «висит на волоске»; его друг Леон Фоше описывал его «мертвенно-бледным».
Слухи были недалеки от истины: в какой-то момент в апреле запасы наличных у Джеймса растаяли и составляли всего чуть больше миллиона франков. Когда из-за ошибки в подсчетах ему показалось, что денег еще меньше, он так перепугался, что начал шутить: он «бросит дело, уедет в деревню и будет питаться одной картошкой».
Однако положение Венского дома было еще хуже. На руках у Соломона не только скопилось множество облигаций-«металликов»; как мы помним, он взвалил на себя тягостные обязательства после спасения Эскелеса. Всего, по его подсчетам, он должен был в ближайшем будущем выплатить третьим сторонам около 3 млн гульденов. На самом деле, как вскоре обнаружил Ансельм, его положение было еще хуже; дело в том, что деньги для спасения Эскелеса были взяты за счет депонирования в Национальном банке краткосрочных финансовых векселей на сумму в 2,75 млн гульденов, а о пролонгации договора до революции официально так и не договорились. И это вдобавок к векселям еще на 2 млн гульденов, которые Соломон выпустил, чтобы профинансировать заем для Нордбана. Таким образом, всего у него скопилось долговых обязательств примерно на 8 млн гульденов. Срок выплаты подходил, а Соломон не мог рассчитаться, так как большую часть его активов составляли акции промышленных предприятий, которые из-за революции стали неходовыми. Полный объем неплатежеспособности Соломона можно видеть в балансовых отчетах, которые впоследствии составил Ансельм. Целых 27 % его активов составляли его доля в металлическом заводе Витковице, линии Нордбан и «Австрийском Ллойде», не говоря уже о различных более мелких промышленных предприятиях, которые он приобрел в качестве залогов за предоставленные займы. Подобные активы невозможно было легко реализовать. Ничего удивительного, что Соломон «завидовал своему счастливому брату Натану»; он, как он сказал братьям, «находится в самом болезненном положении из всех существующих». Именно этого боялись его английские племянники, когда советовали Джеймсу не вкладывать деньги в железные дороги.
В свою очередь, положение Венского дома подвергало опасности положение Франкфуртского дома: по результатам аудита, проведенного в марте, выяснилось, что Соломон задолжал другим домам Ротшильдов — главным образом Франкфуртскому — около 1,7 млн ф. ст. (половину его общей задолженности). Позже Соломон пытался оправдаться, заявив, что Франкфуртский дом много лет доил свой венский филиал, но самое большее, что тут можно было ответить, — Амшеля тоже можно обвинить в том, что тот позволил ему накопить такой громадный долг. Дело в том, что и у Франкфуртского дома возникли свои трудности: он еще должен был выплачивать остаток Вюртембергу за заем, должен некоторую сумму Гессен-Касселю и значительную сумму, доверенную ему Германским союзом (так называемые «крепостные деньги»). Амшель опасался, что деньги заберут. Всего Ансельм насчитал краткосрочных обязательств на сумму в 8 млн гульденов. Из-за собственных стесненных обстоятельств он вынужден был прекратить поддержку Бейфусов, аннулировав передачу 1,3 млн гульденов, которые должны были помочь Бейфусам продержаться на плаву. Еще одним источником беспокойства стала значительная сумма (1,2 млн гульденов), которую Франкфуртскому дому была должна Пруссия. На то, что Пруссия вернет долг, уже никто не надеялся. Как ни странно, в первые недели марта Амшель обратился за помощью именно к Соломону — в то время, когда Джеймс отчаянно ждал помощи из Франкфурта, призывая Ансельма продавать ценные бумаги «по любой цене!». Каждый дом считал, что другой дом должен ему денег; ни один не мог рассчитаться с долгами. Соломон заложил все свои дома и имения в счет денег, которые он был должен Франкфуртскому дому; но поскольку ничто из его имущества нельзя было реализовать, сумма, в которую он все оценил (5 млн гульденов), была чисто теоретической.
Поскольку три из пяти домов Ротшильдов находились на грани банкротства, неизвестность угрожала будущему семьи в целом. В Лондоне Шарлотта столкнулась с новым, неуважительным тоном со стороны таких дипломатов, как посол Австрии граф Дитрихштайн. Вот что она записала в дневнике: «…он сделал мне весьма двусмысленные комплименты, заявив: „Глядя на вас, становится очевидно, что вы больше не наслаждаетесь таким высоким положением в мире. Теперь вы благодарны, если кто-то называет вас красивой, хотя в прошлом вы расхохотались бы над такой иронией“. Я ответила: „Почему же я больше не наслаждаюсь таким высоким положением? Все потому, что у меня больше нет денежного мешка вместо трона или табурета для ног? Или, может быть, потому, что я больше не денежный мешок?“ — „Мешок-то на месте, но революция наполовину его опустошила“. — „Это никого не волнует, ваше превосходительство, лишь бы мы не просрочивали платежи и не предъявляли особых претензий“».
Она подозревала, что даже Дизраэли «верят в уничтожение нашей власти», хотя и это она тоже воинственно отвергала: «Она заключается не в одном нашем богатстве, и Господь Всемогущий не уберет от нас своей защищающей руки. Аминь!» Наедине она признавалась, что «Ротшильды, состояние которых всего два месяца назад превосходило запасы Английского банка, лишились большей части своего богатства».
Выживание
Как же они уцелели? Сразу же напрашивается ответ: сами революции оказались недолговечными. За пределами крупных городов народ довольно слабо поддерживал либеральные и республиканские конституционные новшества, да и в городах существовали глубокие различия в подходе к экономическим вопросам между разными профессиональными группами. Либеральные банкиры имели мало общего с недовольными ремесленниками, которые мечтали восстановить систему гильдий. Такие разногласия в значительной степени способствовали тому, что республиканцы во Франции и либералы в Германии почувствовали себя обманутыми. Во-вторых, в 1848 г. значительно снизилась угроза войны между великими державами; она была гораздо меньше, чем в 1830 г. Война же оставалась самым страшным кошмаром для Ротшильдов, не в последнюю очередь потому, что они помнили, что войны имеют тенденцию радикализовать революцию. Джеймс не раз говорил, что в случае большой войны он покинет Париж; но Франция Ламартина в очередной раз отказалась сыграть свою историческую роль экспортера революции. В то же время Великобритания Палмерстона не могла решить, поддержать ей революцию или нет, ведь некоторые ее аспекты противоречили интересам Великобритании (особенно притязания Германии на герцогства Шлезвиг и Гольштейн)[138]. Пруссия и Пьемонт, конечно, воевали, но довольно вяло и имея в виду строго ограниченные цели. В-третьих, революционеры распылили значительную часть сил на национальные вопросы, которые подразумевали перекройку не только конституций, но и государственных границ; и здесь стала еще очевиднее противоречивость, а не взаимно дополняющий характер «весны народов».
Ознакомительная версия. Доступно 41 страниц из 205
