Ознакомительная версия. Доступно 41 страниц из 205
Как и в 1830 г., поляки стали жертвами непримиримого противодействия России их чаяниям, несмотря на осторожную попытку Пруссии поддержать Польшу (в Познани все было кончено уже в мае). Славянским меньшинствам, проживавшим на территории Австрийской империи, было чего бояться после успешного отделения Венгрии, они ничего не приобретали от объединения Германии. Кроме того, они и между собой имели мало общего, даже в смысле языка. Немецкий проект, выработанный во Франкфурте, на первый взгляд не прошел потому, что раздутый и болтливый парламент никак не мог договориться о номинальном главе новой федерации; в действительности никак не удавалось примирить интересы Австрии и Пруссии относительно того, как реформировать Германский союз. Если не считать «Королевства Верхней Италии», в которое в мае 1848 г. вошли Пьемонт, Милан и Ломбардия, Италия должна была объединяться после разнообразных и довольно противоречивых по своей природе восстаний, вспыхнувших во всех частях полуострова. Таким образом, национальные движения разных государств стремились вытеснить друг друга. Наконец, как только перегруппировались армии Габсбургов под руководством Виндишгреца, Елачича и Радецкого, они быстро разделались с революционерами. В июне 1848 г. пала Прага. Пьемонтские войска Карла Альберта потерпели поражение при Кустоцце через месяц (25 июля). Сама Вена капитулировала в ноябре.
Однако ничто из этих событий невозможно было предсказать с той или иной степенью вероятности. Революция во многом перешла в самую радикальную фазу после октября 1848 г., и ее поражение в Италии, Южной Германии и Венгрии не могло считаться решающим до лета 1849 г. В той обстановке, какая сложилась в марте 1848 г., Джеймса и Соломона вполне могли бы понять, если бы они последовали в ссылку за Луи-Филиппом, Гизо и Меттернихом, настолько тесно они отождествлялись со свергнутыми королями и министрами. Тем не менее они остались; и их выживание стало одним из самых замечательных событий 1848 г. С марксистской точки зрения их выживание стало одним из классических симптомов предрешенного поражения революции.
Непременным условием выживания для Ротшильдов стало их собственное «согласие». Освященный временем приказ Майера Амшеля для своих потомков по мужской линии поддерживать семейное единство никогда прежде не приобретал такого важного значения, ибо дело решило стремление Лондонского дома (и в меньшей степени Неаполя и Франкфурта) выручить раненые Парижский и Венский дома. Вдобавок революция, которая так успешно прошла на Сицилии, потерпела поражение в Неаполе. Судя по отчетам тамошнего дома Ротшильдов, 1848-й был годом скудным, но не катастрофическим: в первой половине года прибыли упали всего до 2709 дукатов, но снова поднялись до 58 229 дукатов во втором полугодии; за весь год в целом прибыли упали всего на 40 % по сравнению с 1847 г. Судя по отчетам, в 1845–1850 гг. Неаполитанский дом переживал застой без крупных перемен в структуре активов. Поэтому в начале апреля Карл смог послать деньги во Франкфурт.
Еще больше помогло (по словам Шарлотты) то, что «волнующий ветер революции, который сметает старые обиды, [не] задул в Англии» — не в малой степени благодаря отмене «хлебных законов» и приостановке действия Банковского акта в 1847 г. Чартистская демонстрация на Кеннингтон-Коммон 10 апреля заставила семью понервничать, но оказалась сплошным разочарованием; и слова Ната, обращенные к Лайонелу, «вы окажетесь в том же положении по отношению к П. А. [принцу Альберту], как были мы с Л. Ф. [Луи-Филиппом]» оказались излишне пессимистичными[139]. И в Ирландии неурожай оказался не таким катастрофическим, как боялись. Это означало, что, пережив худший в истории год денежного кризиса, 1847-й, — когда убытки примерно равнялись 660 702 фунта стерлингов, или 30 % капитала, — Лондонский дом в 1848 и 1849 гг. сумел вернуться на прежние позиции и даже улучшить их, снова доведя свои прибыли до 132 058 и 334 524 ф. ст. соответственно. Правда, после революции, как вынуждена была признать Шарлотта в разговоре с Дитрихштайном, Ротшильды как семья стали менее богаты, чем были раньше; но их «денежный мешок» не опустел даже наполовину, судя по довольно ограниченным мерам домашней экономии, к которым ей пришлось прибегнуть. «У нас было три няни, и двух из них мы уволили, — признавалась она, — оставив одну для выполнения самых грязных и тяжелых домашних работ. Одевать детей мы будем сами. В процессе наши руки, конечно, утратят часть белизны и красоты, однако, как мы надеемся, они по-прежнему будут нам служить». Учителю фортепьяно для ее дочери Леоноры пришлось довольствоваться 10 шиллингами в час; когда Шопен сказал ее бабушке, что он «стоит» 20 гиней за выступление, она «ответила, что, конечно, я умею очень красиво играть, но она советует мне взять меньше, так как в нынешнем сезоне надлежит выказывать большую „умеренность“. Из этого я заключаю, что они не так щедры и что с деньгами туго у всех».
И все же существовала большая разница между такими расходами и громадными суммами, которые требовали Парижский, Франкфуртский и Венский дома. Судя по тому, как Лайонел поспешно приехал в Париж в конце февраля, он не сомневался в том, что Джеймса можно спасти, но положение Соломона и Амшеля внушало опасения. Несмотря на многочисленные сентиментальные призывы к памяти отца, им пришлось попотеть — и заплатить за свое спасение. Более того, вначале Лайонел ответил отказом на просьбы Соломона о поддержке (в виде акцептования некоторых векселей Сины); а когда он все же откликнулся на просьбу Франкфуртского дома прислать серебра (первая партия прибыла 14 апреля), он позаботился о том, чтобы Лондонский дом получил прибыль на поставках. Дяди укоряли его, но понимали, что они находятся в его власти. Да и он сам не позволял им об этом забыть. Жесткую политику Лайонела поддержал Ансельм, который прибыл в Вену 10 апреля, чтобы расчистить отцовские «авгиевы конюшни»; с этой задачей он справился без всякого сыновнего сострадания. Столкнувшись с просьбой оказать больше помощи банку «Арнштайн и Эскелес» (а также еще одному венскому банкирскому дому, «Хайнрих и Вертхаймер»), Ансельм «…немедленно сообщил моему отцу в самых недвусмысленных выражениях, что, на основании всей моей власти как представителя [пяти] домов, я запретил дальнейшие финансовые жертвы… какими бы ни были последствия для торговли и положения в этом месте, и добавил, что мне придется немедленно уехать в знак протеста, если здесь попытаются на том настоять… Поверьте, милый дядюшка, здесь мне приходится играть роковую роль… меня будут проклинать как злого ангела моего отца… К сожалению, он находится в состоянии такого морального упадка и так придавлен сложившимся положением, что оставаться здесь вредно для его здоровья… Было бы гораздо лучше, если бы он уехал из Вены три месяца назад».
Взаимные обвинения отца и сына из-за того, что Венский дом рухнул в финансовую пропасть, во многом знаменовали собой конец безусловной власти второго поколения. В некотором смысле революция 1848 г. произошла в самом Доме Ротшильда.
Однако на самом деле Лондонский дом вовсе не был кредитором последней надежды. Способность Нью-Корта помочь Парижу и Вене во многом зависела от способности агентов Ротшильдов в Америке быстро переводить деньги в Лондон. 1848 г. стал суровым испытанием для агентства Белмонта: Ротшильды очень серьезно рисковали бы, если бы система дала сбой. Начиная с лета 1847 г. они испуганно наблюдали за тем, как Белмонт направляет значительные средства на спекуляцию табаком и финансирование американской войны против Мексики, начавшейся в мае предыдущего года. Уже в феврале 1848 г. Джеймс санкционировал его решение ссудить правительству США значительную сумму под залог казначейских векселей, чтобы выплатить задолженность в 15 млн долларов, предназначенную Мексике за территорию, переданную США по Договору Гуадалупе-Идальго. Что характерно, в то же время у Ротшильдов имелся агент и в Мексике — Лайонел Давидсон, который уже несколько лет ввозил туда медь Ротшильдов из Испании и продавал ее на мексиканских серебряных рудниках. Давидсон также участвовал в выплате компенсации. Шарфенберг на Кубе и Ганау в Новом Орлеане накануне европейского кризиса также авансировали приобретение крупных партий табака и хлопка соответственно. Они взяли на себя серьезные обязательства; как встревоженно заметил сам Джеймс: «Мы у них в руках». В самом деле, нет лучшего доказательства тогдашнего признания Белмонта, чем отчаянные письма, которые Джеймс посылал из Лондона и Парижа, упрекая Белмонта за участие в выплате компенсации Мексике и обвиняя его в том, что тот превысил свои полномочия. Наконец, в конце 1848 г. в Нью-Йорк послали одного из Ротшильдов — Альфонса, — как будто для того, чтобы призвать зарвавшегося агента к порядку.
Ознакомительная версия. Доступно 41 страниц из 205
