как он нас уже высаживает, а сам отчаливает c вороватым проворством. Возможно, он углядел в темноте мою насупленность и насторожился, но такое короткое расстояние по реке должно означать, что он высадил нас и бросил на берегу не иначе как возле квартала Таробе. Насчет безбожности он прав: сложно представить, чтобы добрые люди Таробе обрадовались бы, что безымянный плот высаживает у них в квартале каких-то проходимцев, тем более под покровом ночи. Я стараюсь не думать о том, сколько же лет прошло с тех пор, как я в последний раз видела этот город. Наверное, счет идет уже на столетия.
Бунши и работорговец указывали двигаться на восток по разграничивающей дороге, на второй взять направо, затем налево и еще раз налево, и так добраться до дома некоего человека в торговом квартале Нимбе. Этого человека она давно знала как южного гриота, хотя нынче он это отрицает с таким неистовством, что ей слегка не по себе. По дороге к дому я оглядываю квартал Таробе и не узнаю того, что вижу. Наивно было бы задаваться вопросом, с чего бы какому-то месту сохранять свое обличье на протяжении стольких лет. Но слишком уж многое кажется мне противоестественным. Фонари горят жиденько и редко в квартале, который раньше был столь ярок, что можно было перепутать ночь с днем. В какой-то момент я съезжаю с разграничивающей дороги на юг и чуть не попадаю в реку. В действительности это не река, а все тот же Таробе, однако целая улица с домами где на треть, где наполовину, а где и полностью ушла под воду. Мы так измотались, пока добирались до дома и его хозяина, что я, едва успев пожелать ему спокойной ночи и нащупать, где мне приклонить голову, падаю в сон.
О’го, Леопард, лучник и Следопыт как в воду канули. Если слухи о том зловещем месте вымысел, то проход по Темноземью должен был занять у них всего один день, от силы два. Но за семь ночей до того, как я оказалась в Конгоре, и за три ночи после прошло уже десять дней, а ни один из четырех наймитов Бунши так и не объявился. Нет и самой феи, но не потому, что путь ей не знаком, а потому, что она знает: я объявлю их и всю эту затею несостоявшимися, начиная с вранья, которое она нам наплела, и заканчивая этой первой остановкой в Конгоре для сбора наводок и свидетельств. Бунши уже провалила миссию, которую считала чистой и праведной. Ее отчаянное желание скрыть, что они ищут будущего Короля, привело к разбазариванию драгоценного времени и гибели четверых из отряда – и всё стараниями дурехи-феи. Однако я по-прежнему торчу в Конгоре, а некий тайный зуд подсказывает, что это место себя еще как-то проявит.
Конгор. Когда-то я была здесь беглянкой, затем шлюхой, затем подарком, но одно я помню явственно: очертания суши с той поры сильно сжались, и такой воды вокруг никогда не было. Есть здесь места, которые мне должны быть знакомы; есть и имена, если не лица, которые я должна помнить, но они исчезли. Из-за Аеси я всего этого безвозвратно лишена.
Я пробуждаюсь в комнате, прикрытой от утреннего света; девушка во сне прижимается ко мне как домашняя зверушка, хотя у нее есть своя постель. В комнатах так много высоких статуй, что я представляю, как Венин просыпается с визготней о том, что жилище полно мужчин, думающих ее заграбастать. Я тихо встаю с кровати и ступаю по земляному полу, натертому кем-то до блеска. Хозяин этого дома определенно питает слабость к гобеленам, вероятно, из-за того, что ходит за пределы Песочного моря и ему по душе всё, что он там видит. Они словно меж собою общаются, эти красно-коричневые гобелены от потолка до пола, с узорами из львов, кобр, неведомых зверей и влюбленных. Сводчатые окна тоже большие, как двери, а вместо дверей здесь арки. Из окна видно, как улица ползет вверх и затем изгибается; мое окно на шесть этажей выше, с открытыми ставнями, на других окнах установлены полки с подвесными растениями. Я стою и думаю, кто проснется первым – девушка в моей постели или улица. Хозяина я застаю в подобии поварни, хотя никакого повара не видно. По его словам, служанка скоро придет готовить нам кофе, хотя я об этом и не просила. Мне любопытно, чем же он полезен для Бунши, но приставать с самого начала с расспросами в любом случае невежливо.
Он интересуется, как меня звать.
– Люди зовут Соголон.
– А как зовешь себя ты? – спрашивает он.
– Умно, – замечаю я с улыбкой.
– Одно из приятнейших слов за эту четверть луны. Девять дней назад я был старым гнусным безобразником-мужеложцем, так что сегодня солнце мне определенно светит.
Удивительно, но я смеюсь.
– Бунши мне много о тебе рассказывала, – говорит он.
– А мне про тебя ничего, вот ведь странность.
– Да про меня и рассказывать нечего, простак, тем не менее преданный делу. Да еще и старик, которому и заняться особо нечем, и жить уже всего ничего. Я полагаю, мы одного возраста?
– Это вряд ли.
– Вот как? Что же привело в это дело тебя?
– Деньги.
Он вдруг спохватывается, что к задней части дома ему нужно пристроить еще одну комнату, и начинать нужно прямо сейчас, то есть определять к делу крепких молодых людей, гордящихся своими мускулами.
– Позволь еще один вопрос, – спрашиваю я вдогонку. – До сезона дождей еще много лун – что же произошло с кварталом Таробе?
– Таробе? Что ты имеешь в виду? – оторопело спрашивает он.
– По дороге к югу я ночью чуть не утопила свою лошадь. Некоторыми домами река там завладела полностью.
Судя по выражению лица, с таким же успехом я могла говорить ему о Песочном море.
– Зачем ехать в Таробе на юг, если это север?
– То есть как север?
– Да так. Если ты ехала на юг, то значит, это был невольничий квартал.
– Галлункобе? Как? С каких это пор?
– Таробе север, а Галлинкобе юг? С самого моего рождения и по сей день.
– Это место сведет меня с ума.
– Я не…
– Да нет, это не вопрос.
– Я… В самом деле, я просто не забиваю себе голову тем, что здесь происходило, но много лет назад по Конгору прошли такие жуткие, обвальные ливни – либо до, либо сразу после моего рождения, – что Таробе в том потопе ушел под воду едва ли на треть, и жители оттуда сместились
