– Мы и ведем себя, как подобает клоунам, – булькает от смеха Вадим. – Клоуну Бананчику просто надо меньше есть. Потому что выглядит он, как клоун Арбузик!
– Воланчик я! Во-лан-чик! – кипятится мокрый Объект.
– Молчи, мальчик! – делает высокомерную физиономию Вадим. – У тебя еще молоко на губах не обсохло. И на щеках, и даже на шее!
Я хохочу до икоты.
– Я сегодня столько калорий сжег, что мне можно и даже жизненно необходимо, – придумывает аргумент Сашка. И тоже начинает нервно смеяться.
– Ты чего?
– Помните, как мы лезгинку танцевали?
– Нет. – Я неподдельно удивляюсь. – Я вообще будто не я была.
– Пнула меня три раза, еще и в челюсть ногой заехала! А сейчас аффективную строит! – возмущается Объект, ища поддержку у Вадима.
– Про челюсть помню, прости. А про остальное – ничегошеньки.
– А как песню про гномов пела, помнишь?
– Что-то пела, но про гномов не знаю ни одной песни, вы меня сейчас обманываете! Спелись, клоуны!
Оба подскакивают и поют:
– Гном Бим, гном Бом, гном Бам, гном Бум!
– А дальше?
– Я не помню.
– Я тоже. Что-то про дом.
Не помню, чтоб пела такую песню. Точно, аффективная. Гном Бам! Это ж надо.
Съедаем тонну сладостей, кидаемся друг в друга пластиковыми трубочками. У Баффи нос и лоб перемазаны мороженым, – благодарные дети угощали. Объект еще не обсох от коктейля, и на улице на него сразу кидаются мухи.
В машине меня подташнивает от бензина и запаха молочного напитка.
– Довези до следующего поворота, – прошу Объекта.
– Давай лучше до дома.
– Нет, хочу немного пройтись.
Вадим и Баффи выходят вместе со мной. Бредем по тротуару, отгороженные от всего мира стеной деревьев. Два клоуна и собака. У Вадима вид одухотворенный, будто и не он выписывал фортеля у больницы. Даже размазанный грим его не портит.
Мне вдруг очень хочется поймать свое отражение в любой зеркальной поверхности. Странно, никогда не переживала за свой внешний вид. Просто волнуюсь, что они мне там нарисовали… Просто волнуюсь.
– Агат, это был потрясающий день. Я когда с тобой познакомился, совсем другой жизнью зажил.
– Да ладно тебе.
– Нет, правда. Я раньше совсем другим был. Не знал, что можно так жить. И необщительным был.
– Вот уж точно никогда не поверю.
– Серьезно! Рот лишний раз не открывал, свое мнение держал при себе. А встретил седьмого января этого года самую красивую в мире девушку и расцвел! И актерский дар открылся, и даже владение брейк-дансом из космоса пришло.
Баффи ворчит и чешет ухо. Даже собака не хочет слушать эту наглую ложь.
– Перестань, Вадим. Я понимаю, что постоянно привирать – это твой авторский стиль общения. Но откровенную ложь слышать не хочу. Лучше просто молчи.
– Вот те раз. Я уже собрался тебе в любви признаться, а ты…
Он останавливается и хватает меня за запястье. Пульс трепыхается под его пальцами.
Песочные искорки на дне каре-зеленых поднимаются в бурю.
– Так можно или нет?
– Что?
– Признаться в любви.
– Нет.
– Почему?
– Ты многого не знаешь.
– Я хочу узнать. Очень.
– То, что я могу рассказать, тебе не очень понравится.
Вырываю руку и бегу прочь.
Так больше нельзя. Поигралась новыми ощущениями, и будет. Пора переворачивать страницу.
Хочется тихонько прошмыгнуть в свою комнату и уткнуться носом в подушку. Ковыряю в замке своим ключом и сразу чувствую неладное. В прихожей прибавилось обуви – босоножки и розовые детские сандалии. Из кухни раздаются голоса.
Дверь моей каморки распахнута, и я чувствую себя обворованной.
Она стоит у кровати и примеряет мою зеленую футболку. Рисуется перед зеркалом. Маленькая очкастая стрекоза. Пучеглазая муха.
– Выйди отсюда. Я не хочу, чтобы ты трогала мои вещи.
Надо видеть ее глаза. Будто встретила Халка в туалете. Еще разревется…
– Брысь, муха.
Выбегает, задев меня куцей косичкой по бедру.
– Агнюша! – кричит мама из кухни. – Ты где там притихла?
Я не ожидала, что они так быстро вернутся из санатория. Когда мы виделись в последний раз? Не помню. Нас обычно разводят в пространстве обстоятельства. Сестра меня точно плохо помнит. Но уже в том возрасте, когда задают много вопросов. Поэтому, конечно, знает.
На меня похожа… И тоже не совсем здорова. В этом я виновата целиком. Двух больных детей наша семья не потянет.
Иду в ванную и ожесточенно смываю грим, грязь, пыль, смятение.
В коридоре сталкиваюсь с мамой. Если бы не позволение доктора Гриба, ехать бы мне уже в сторону больницы.
– Надеюсь, доктор Гриб понимает, что творит? – говорит она вместо приветствия. – Есть будешь? Мы с папой борщ варим.
– Нет.
«Здравствуй, доченька, я тоже рада тебя видеть. Это так здорово, что доктор Гриб позволил тебе провести время с нами…»
Закрываю двери и шторы в каморке и долго лежу на кровати.
Когда выбираюсь в туалет, Агния уже спит на диване в зале. Сопит и ворочается. Скоро к ней присоединится мама. Но пока они выясняют отношения с папой.
– Она действительно нормально себя чувствует.
– Она тебе просто не говорит!
– Доктор Гриб ее внимательно осмотрел и написал тысячу рекомендаций на любой случай. В конце концов, у нас есть его телефон и человеческое участие. И он даже вскользь упомянул о положительных эмоциях, необходимых каждому человеку. Иногда это важнее и полезнее любых наблюдений врачей.
Папа мой адвокат. Но обвинительная сторона всегда берет нахрапом.
– А если ей станет плохо на улице? Сегодня весь день ее не было дома. Как ты можешь быть таким безразличным?! Спокойно уходить на работу, когда дочь пропадает неизвестно где и с кем?
