А вот в советское время, напротив, всем детям подробнообъясняли — вы можете стать лучше, «достойными людьми», и тогда вас будет зачто любить и уважать. Поскольку же, несмотря на обещания, ни уважения, ни любви«победителям конкурса» не выделялось, то и получилось, что те дети теперь оченьхотят быть хорошими, очень боятся, что о них подумают что-то не так, посмотрятна них косо, не одобрят, не поймут, не поддержат.
Так что нынешние подростки, на первый взгляд, менеетревожны, чем подростки прежние, но, право, это иллюзия. Человек, лишенныйлюбви, чувства, что он любим, — тревожен, и тревожен тотально, хотя, конечно,проявления этой тревоги могут быть разные. Да, для нынешних детей спрятаться заличиной «пустого места» удобнее, но нам остается только догадываться, какой жесильной должна быть тревога, чтобы пойти на такую жертву. Мы же — детисоцсистемы — внешне куда более тревожны, нас большее заботит, мы из-за большегоколичества вещей переживаем, больше берем во внимание. Но что с того?!
Если дом сгорел, то причина пожара может интересовать наслишь теоретически. Факт остается фактом — отсутствие любви, точнее сказать,отсутствие ощущения, что ты любим, — это катастрофа, потому что будет вечнаятревога и постоянный поиск защищенности. Как мы ищем эту защищенность? Каждыйпо-своему.
Одни пытаются, как и когда-то в детстве, заслужить любовьокружающих. Другие — просто ищут любви, а без нее живут с ощущениемхронического ужаса. Третьи — занимают крайне агрессивную жизненную позицию,ведь в таком состоянии тревога ощущается меньше. Четвертые — спиваются; тожевариант — утопить тревогу в граненом стакане. Пятые — пытаются себя постоянночем-то занять, причем так, чтоб ни на что другое, даже подумать, времени неоставалось. Шестые — везде находят проблемы и складируют свою глубокую, детскуюеще тревожность в эти свои проблемы. Седьмые... Надо ли еще перечислять? Есливы, ради интереса, научитесь видеть за поступками других людей глубокую внутреннеютревогу и чувство скрытой детской беззащитности, то составить личную галереюподобных портретов вам труда не составит.
Состязание с собственным «идеалом» — мука, на которую насобрекают наши родители. Разумеется, они делают это не специально, но такполучается. Наши достоинства кажутся им естественными, ведь «так и должнобыть», а наши недостатки они отмечают («чтобы мы стали еще лучше»). И мычувствуем, что родители хотят видеть нас какими-то, какими мы не являемся. Впоследующем, впрочем, мы и сами будем пытаться разыграть эту пьесу —представлять себе некий «идеал» (то, какими мы «должны быть»), стремиться кнему, а не достигая его — тревожиться. А достичь его невозможно, поскольку егонет, есть только ощущение, что мы «недорабатываем». Проще говоря, мы неудовлетворены собой, потому что наши родители не были вполне удовлетворенынами.
Случаи из психгтерапевтическои практики:
«Любить себя я не позволю, это опасно!»
Когда Евгений обратился ко мне за помощью, ему было что-тооколо 35 лет. Он уже был вдовцом (его жена умерла пятью годами раньше от ракакрови) и воспитывал дочь, которой к этому времени было семь лет. Впрочем, онцеликом и полностью был погружен в работу, а девочкой, в основном, занималисьродители его покойной супруги. Евгений руководил крупной фирмой, котораязанималась рекламой. Был высоким, и как бы сказали дамы, — видным мужчиной,состоял в гражданском браке, которым, впрочем, был недоволен.
Какой была причина его обращения за психотерапевтическойпомощью? Формальным поводом стали головные боли, которые периодически очень егомучили. Но в действительности Евгений искал «ответы на главные вопросы», ипосле того как прочел мою философскую книгу «Дневник „Канатного плясуна“»,подумал, что у меня они есть, или, как он сказал — «могут быть». Что он называл«главными вопросами»? Его соблазняла восточная идея — достичь состоянияпросветления, непривязанности; он хотел чувствовать себя свободным и избавитьсяот внутреннего напряжения.
Евгений имел прекрасное образование, был потрясающе начитани осведомлен, казалось, по всем вопросам. И при всем при этом производилдвойственное впечатление. С одной стороны — прекрасное воспитание, умение ясноизлагать свои мысли, владеть собой. С другой стороны, во всем этомчувствовалась какая-то наигранность, искусственность и даже чопорность.Складывалось впечатление, что он пытается выглядеть умудренным стариком,который уже все изведал, все знает, а потому смотрит на жизнь отстраненно ивысокомерно.
Евгений был единственным ребенком в семье и воспитывался восновном матерью — учительницей по профессии. Мама была очень требовательнойженщиной, возвращаясь с работы, она словно бы и не выходила из своей ролиучителя. В раннем детстве Евгений очень любил свою мать, потом пытался всяческизаслужить ее внимание и редкие ласки, а затем почувствовал свою полнуюсамостоятельность. Он уехал из города, в котором вырос, стал учиться винституте, потом — семья, работа, собственный бизнес.
В отношении с женщинами Евгений был достаточно жесток,сначала он пытался с ними сблизиться, открыться им, а потом каким-то страннымобразом терял интерес, и эти отношения становились формальными, лишеннымичувств. При этом он утверждал, что ни одна из них его по-настоящему не любила,а если и любила, то «эгоистично»; что все они пытались решить с его помощьюкакие-то свои проблемы, что они «связывали и ограничивали».
Я спросил Евгения, чем они его «связывали и ограничивали».Он посмотрел на меня и сказал с некоторым изумлением в лице
— Как чем? Своей любовью.
— Но они же не любили вас? — наигранно удивился я.
— Да, но... — Евгений стушевался. — Нужно постоянно бытькаким-то. Соответствовать.
— Чтобы они вас любили? — уточнил я.
Попытки расстроить дружбу ребенка с кем-либо, высмеятьпроявление независимого мышления, игнорирование его интересов — будь тохудожественные, спортивные или технические увлечения, все это, даже если вцелом такое отношение родителей и неумышленно, но тем не менее по сути означаетломку воли ребенка.
Карен Хорни
f
— Ну, наверное, — протянул мой собеседник и взял паузу.
— А с вашей женой было так же? — спросил я через секунду.
— Она была вылитая мать! — воскликнул Евгений и, кажется,даже сам не ожидал от себя такой реакции.
— Ваша, насколько я понимаю.
— Да, моя, конечно, — ответил Евгений и задумался. — Знаете,такое неприятное чувство, что нужно кого-то из себя постоянно изображать — торешительного, то сведущего во всем, то заботливого. Каждый день — словно наэкзамене...
— И никак не сдать... — я продолжил его мысль.
— Никак не сдать... — эхом ответил он.
— И тревога, — продолжил я.
— Да, постоянно какая-то внутренняя напряженность, — сготовностью согласился Евгений.
