class="p1">Прошла недѣля. Наши пріятели начали понемногу устраивать свою студенческую жизнь. Всего скорѣе примѣнился къ ней Абласовъ. Утромъ онъ ходилъ на лекціи; послѣ обѣда, часу въ шестомъ, отправлялся въ анатомическій театръ, и пробывалъ тамъ часовъ до десяти и позднѣе. Товарищей у него было множество, народъ все здоровый, съ рѣзкими лицами и грубыми голосами: были тутъ и сибиряки, отличавшіеся своимъ говоромъ и какой-то особенной угловатостью, были и сыны степей, и вертлявые симбирцы и бѣлобрысые вятичи, не мало насчитывалось и семенаристовъ всякаго покроя; за то франтика не было пи одного. Съ первыхъ дней Абласовъ началъ заниматься въ одномъ углу препаровочной залы съ семинаристомъ угрюмаго вида. фамилія этого семинариста была Генерозовъ. Онъ съ какимъ-то ожесточеніемъ кинулся на анатомію, и глядя на него, Абласову легче было зазубривать всевозможные: meatus auditorius externus и processus zygomaticus.
Генерозовъ былъ человѣкъ-кряжъ. Онъ пѣшкомъ ходилъ въ Петербургъ, съ годъ тому назадъ, по своей надобности, какъ онъ выражался. Усидчивости былъ непомѣрной: въ три мѣсяца выучилъ нѣмецкій лексиконъ; теперь онъ просился на казенный счетъ и мечталъ объ этомъ какъ объ какомъ-то царствіи небесномъ. Копаясь надъ костями, они мало говорили между собой, но внутренно сознавали, что по натурамъ своимъ близко подходятъ другъ къ другу,
Оба они, какъ и весь курсъ, были очень довольны профессоромъ анатоміи, и она совсѣмъ поглотила ихъ такъ, что на другія лекціи не хотѣлось и заглядывать. Абласовъ понималъ, конечно, что естественныя науки необходимы для медика; но они казались ему черезчуръ мелкими въ сравненіи съ наукой о человѣкѣ, да и какъ же преподавались онѣ? Пошелъ онъ, напримѣръ, на лекцію зоологіи. Явилась какая-то мумія, едва волоча ноги, и на невозможномъ діалектѣ на чала бормотать что-то подъ носъ. Какъ ни былъ Абласовъ серіозенъ по своей натурѣ, онъ едва удержался отъ смѣху. Остальныя братья реагировала также на чтеніе муміи. Вслѣдъ за муміей вбѣжала какая-то кургузая фигура въ вицмундирѣ и рыжемъ парикѣ, въ сопровожденіи двухъ сторожей, которые несли разныя звѣриныя чучела Мумія тыкала пальцемъ въ чучела и издавала, фразы, въ родѣ слѣдующихъ: кликъ два, брюхъ большой и т. п., и такъ всю лекцію, да и слова-то не всѣ можно было разслышать; мумія какъ-то сюсюкала и выдѣлывала ртомъ эволюціи, не хуже одноглазаго профессора римскаго права. Ужъ больше на зоологію Абласовъ не пошелъ, зная, что ему предстоитъ одно и тоже удовольствіе.
Говорили ему нѣкоторые новички, что эта мумія — знаменитость, что она ѣздила нѣсколько разъ вокругъ свѣта и открыла множество звѣрей. Но даже и говорившіе объ ученой славѣ зоолога мало по малу всѣ перестали ходить къ нему; и такимъ путемъ, зоологія до экзамена была сдана въ архивъ, и весь курсъ въ шестьдесятъ человѣкъ подвергнулся неизбѣжной участи — сдѣлаться медиками безъ малѣйшихъ зоологическихъ познаній. Зоологія отбивала охоту ходить и на остальныя науки, хотя онѣ читались получше. Ботаника еще привлекала слушателей. Читалъ бе господинъ съ оригинальнымъ даромъ слова. Онъ давился словами, такъ ихъ много вылетало у него въ одну минуту. Нужно было напрягать всѣ свои слуховыя способности, чтобъ понимать его скороговорку. Можно было, конечно, съ пользой слушать его, да медикамъ скучны казались всѣ эти тычинки, пестики, семянодоли, явнобрачныя и тайнобрачныя, вся эта мелюзга механическаго заучиванія. Сейчасъ же представлялся вопросъ: зачѣмъ намъ все это? Намъ будутъ читать еще формакоінозію во второмъ курсѣ, тамъ всѣ медицинскіе растенія, а намъ не разорваться же? И ботаника сдана была въ архивъ; а за ней, разумѣется, и минералогія ужъ совершенно безполезная, — двухъ лекцій достаточно было, чтобы всѣ набили оскомину разными тетраэдрами, ромбоэдрами и всякими другими штуками.
XVI.
А Горшков пустился въ свѣтъ. Заказавши себѣ фрачную пару, у портнаго Мельникова, отправился онъ съ рекомендательнымъ письмомъ отъ Теляниной къ начальницѣ женскаго института. Институтъ стоялъ за городомъ, въ полѣ, и Горшковъ истратилъ цѣлыхъ три гривенника до сего храма просвѣщенныхъ дѣвственницъ.
Швейцаръ въ красной ливреѣ, допросивши у него, какое онъ имѣетъ дѣло къ начальницѣ, сдалъ его ливрейному лакею, который пошелъ докладывать генеральшѣ. И долгонько таки продержала генеральша нашего артиста, въ фрачной парѣ. Какъ ни былъ Горшковъ боекъ и добродушенъ, но онъ выругалъ себя, и за шитье фрака, и за письмо Теляниной, которое привело его къ такому лакейскому ожиданію.
Наконецъ ввели его въ генеральскіе покои. Онъ прошелъ залу, гдѣ въ углу стоялъ рояль, и не безъ трепета вступилъ въ гостиную. Въ углу, на голубомъ диванѣ, предъ большимъ круглымъ столомъ, возсѣдала генеральша. Ростомъ и фигурой она напоминала ему Телянину. Только черты лица были благообразнѣе: строгій носъ, большой лобъ, волосы съ сильной просѣдью и начальственное выраженіе губъ. На ней было синее платье, а на груди большая бѣлая брошка.
Горшковъ ощутилъ робость при видѣ этого синяго платья, хотя и привыкъ къ величественнымъ позамъ madame Теляниной.
Съ письмомъ въ рукахъ, и не зная какъ держать свою новую, только что купленную шляпу, Горшковъ приблизился къ дивану и раскланялся по всѣмъ правиламъ танцовальнаго искусства. Генеральша кивнула ему. Это киваніе еще больше стѣснило Горшкова; но онъ вдругъ подумалъ: да вѣдь она такая же глупая баба, какъ и всѣ. И ему прибавилось бодрости, онъ, даже не дожидаясь приглашенія генеральши, весьма развязно сѣлъ на кресло, и подавая ей письмо, бойко проговорилъ:
— Отъ Лидіи Петровны Теляниной.
Генеральша взяла письмо не торопливо, прочла его, и съ покровительственной улыбкой взглянула на Горшкова.
— Очень рада, произнесла она медленнымъ, но звучнымъ голосомъ. Madame Телянина съ большимъ увлеченіемъ отзывается о вашемъ талантѣ. Вы и композиторъ?
— Немножко — съ, отвѣтилъ Горшковъ и тряхнулъ вихромъ.
— Какую же вы музыку предпочитаете?
— Хорошую-съ, отвѣтилъ Горшковъ.
Генеральша изволили милостиво усмѣхнуться.
— Очень рада. У насъ совсѣмъ не музыкальный городъ. Только вотъ у меня иногда дѣлаютъ музыку. (На этотъ галлицизмъ генеральша имѣла полное право, потому что говорила съ Горшковымъ на отечественномъ языкѣ).
Нашъ піанистъ усмѣхнулся и понабравшись еще бодрости проговорилъ:
— Здѣсь какъ дѣвицы: на Шульгофѣ сидятъ, или ne дошли до него?
— Ха, ха, да вы я вижу, monsieur Горшковъ, престрогой музыкантъ. ВаМъ здѣсь не на чемъ будетъ отдохнуть.
— Отдыхать зачѣмъ же-съ, только бы было желаніе учиться.
— А вы будете давать уроки?
— Не откажусь.
Горшкову показалось, что генеральша, взглянувши на него, подумала: мальчишка, а лѣзетъ въ учителя.
— Мои юныя лѣта, сказалъ онъ, уже своимъ обыкновеннымъ бойкимъ тономъ, всему помѣхой. Вѣдь у насъ, коли учитель музыки, такъ непремѣнно долженъ быть нѣмецъ въ очкахъ, съ лысиной; а коли молодой, такъ генія изъ себя корчитъ, волосы по плечи носитъ; а я, какъ видите, простой гражданинъ.
Генеральша опять милостиво
