походили, покачали головами и уехали домой.
Вечером Харитон Семёнович собрал правление. На заседание пригласили Клавдию Васильевну, только что приехавшую из Москвы, и дедушку Егора, не укараулившего пшеницу.
— Надо по поводу вашего Пети, Харитон Семёнович, принимать какие-то меры, — волнуясь, говорил Александр Александрович. — А то он у нас и клуб выкопает и унесёт.
— Ничего не боится парень, — заметил дедушка.
— А это, по-твоему, плохо? — спросила Дуся.
— Вот будут у тебя детки, тогда узнаешь, плохо это или хорошо.
— Ладно, если они с умом пересадили. А если корни пообрывали? — задумчиво проговорил дядя Вася. — Как это ты не уследил?
— Да как же уследить! Напустили на меня Коську, ровно приманку, загонял меня Коська. Я думал, он в саду, по яблоки забрался, побег за ним. Сперва туда, потом сюда. Вот ведь дело какое.
— Надо комсомольскую организацию мобилизовать на воспитательную работу, — сказал дядя Вася. — Ты, Дуся, секретарь комсомольской организации, должна и на пионеров обращать внимание.
— А, между прочим, ваш комсомол тоже яблоки сбивает, — заметил дедушка Егор. — Вот ведь дело какое.
— Погоди, дед, — Харитон Семёнович встал и стукнул карандашом по столу. — У меня есть такое предложение. Первое — поручить Дусе выяснить, куда Петька пересадил пшеницу. Второе — отправить всю его пятую бригаду к нашим косцам, на заливные луга. Пусть там немного поостынут. Без них тут хлопот не оберёшься. Как вы считаете?
— А я считаю, что ни Петя, ни его друзья не виноваты, — тихо проговорила Клавдия Васильевна.
— Кто же виноват, позвольте узнать? — ехидно спросил Александр Александрович.
— Больше всех — вы. Потому что не доверяли ребятам, потому что мешали их инициативе.
— Значит, вы предлагаете нам сложить руки? И пусть они делают, что хотят?
— Нет, почему же. Им надо помогать. Но умело помогать. Вам, Александр Александрович, кажется случайностью, что они вырастили Чародейку. А, между тем, никакой случайности в этом нет. Им помогала Дуся, помогал Голубов, я им тоже немного помогала…
— Вы тоже знали? — удивился Александр Александрович.
— Нет, не знала. Но я слишком долго прожила на свете, чтобы не догадаться об этом. И часто на уроках я рассказывала, как вести работы на опытном участке, как вести дневник…
— Вот почему у них такой подробный дневник! — догадался Александр Александрович.
— И было так приятно видеть, как во время таких разговоров загораются глаза у Пети, у Лёли, у Феди, у Кости и у Толи. — Учительница улыбнулась. — Видите, я вам их всех перечислила, хотя никто мне о них ничего не говорил.
— Хоть бы узнать, где они ее посадили, — смущенно сказал Александр Александрович.
— А зачем? — возразила учительница. — Когда им станет трудно, они сами придут к вам за советом. Поверьте мне — сами придут.
В конце концов было решено оставить ребят в покое и не вмешиваться в их дела.
12. ЕЩЁ ОДНО ПИСЬМО
В августе в «Зелёном долу» дозревали хлеба. Стоит задеть плечом тяжёлый колос, проходя по дороге, и он станет долго-долго кивать вслед, словно желая путнику доброго пути.
Каждое утро, чуть свет, агроном и Харитон Семёнович выходили на поля, стараясь не пропустить лучшего часа начала уборки.
Всюду появились цветы.
На брошенной ребятами полянке, между ветвями ольшаника, повисли цветочки лазухи, похожие на жёлтые лампочки, с лиловыми, загнутыми вверх абажурами. Тут же ярко белели царские очи, отвечая на ласку теплых лучей солнца застенчивым робким запахом. Кое-где между ними жёлтая рябинка выставляла плотные букеты отливающих поблёкшим золотом пуговиц и нахально забивала все другие запахи своей горьковатой, аптечной вонью.
В Николином борке расцвёл прелестный скромный вереск с такими маленькими листочками, что они издали были похожи на еловую хвою, и с бледно-розовыми цветочками, припаянными к тонким прутьям.
А еще дальше, у Даниловской ляды, склоны покрылись лилово-красным иван-чаем. Гордым цветком, распахнувшим свои лепестки, похожие на выпачканную чернилами промокашку.
Казалось, не будет конца плодоносному лету. И только в ветреный день, как преждевременный седой волос, сверкал на берёзке первый лимонный листок, напоминая, что осень, настоящая, холодная осень, уже недалека.
Снова началась горячая пора. Снова Александр Александрович с утра до вечера не бывал дома.
Пошли комбайны.
По просёлкам и прямо по свежей, еще рыхлой, неутоптанной стерне с грохотом бежали порожние подводы и медленно и тихо возвращались к сортировкам, груженные пузатыми, твердыми, как камень, мешками с зерном. Целый день пыльные столбы стояли над сортировками. Целый день транспортёры метали в грузовики золотую кисейную ленту пшеницы. А комбайны всё ходили взад и вперёд, оставляя позади себя разлинованную жёлтыми линейками, подстриженную под машинку землю и невысокие соломенные холмы, на которых любила греться собачка Голубова Пережог.
В один из таких дней, когда Александр Александрович спорил с Голубовым по поводу найденного в соломе плохо обмолоченного колоска, к нему подъехала на велосипеде Коськина сестра — почтальонша — и вручила письмо. Коськина сестра в последнее время перестала возить письма к газеты в деревню, а сразу из сельсовета отправлялась на поля, по бригадам, — колхоз был согласный, и в эту пору дома никто не сидел.
Александр Александрович узнал почерк жены и, не читая, сунул конверт в карман.
Все письма жены за последний месяц были одинаковы. Она торопила Лёлю отправляться домой, в город, напоминала, что первого сентября в городских школах начинаются занятия (как будто в сельских школах занятия начинаются в другое время), объясняла, что девочке надо иметь время, чтобы нагнать пропущенные уроки (как будто в сельской школе девочка ничему не научилась), и беспокоилась, удастся ли привести в порядок Лёлину одежду и обувь (как будто она здесь жила беспризорницей).
Часа через два, когда на ток привезли обед, к Александру Александровичу подошёл дядя Вася.
— Это неправильно, товарищ Гусев, — решительно сказал он, глядя к сторону. — Евдокии Захаровне тоже, понимаете, нужен отдых. У меня лошади и то, понимаете, имеют выходной день. А тут тем более: самый ценный капитал — люди. А Евдокия Захаровна то сидит в лаборатории с утра до ночи без всякого просвета, то где-то пропадает.
— Но я-то тут при чём? — удивился Александр Александрович.
— Вы можете повлиять на нее своим авторитетом. Комсомольцы по вечерам возле клуба песни играют, а она сидит со своими пузырьками в лаборатории. Отрывается от масс.
Такой разговор дядя Вася вёл с агрономом не первый раз, и конца этому разговору видно не было.
— Но ведь и же вам говорил, что не заставляю ее работать сверх положенного времени, — раздражённо объяснил агроном. — Она сама не уходит.
— А вы предложите ей прекращать работу после семи. В
