Сергей Антонов
Зеленый дол
Рис. В. Щеглова
ОТ АВТОРА
ДОРОГИЕ РЕБЯТА!
Очень давно, ещё в начале 1952 года, в «Пионерской правде» был напечатан рассказ «Письмо» — про мальчика Петю, который задумал вырастить в своём колхозе новый сорт пшеницы.
Читатели иногда спрашивали меня, удалась ли Пете его затея, как сложилась его жизнь, какие в его работе встретились трудности, что случилось с Лёлей, приехавшей вместе с отцом-агрономом из города. На одной из читательских конференций о моих рассказах ученик пятого класса сказал: «Вы, дяденька, сами, наверно, не знаете, что было дальше». А один добрый критик посоветовал, чтобы я удлинял сроки встреч со своими героями.
Вот почему я решил рассказать поподробнее, как Петя растил свою пшеницу и что из этого вышло. Была написана вторая глава, но оказалось, что до конца ещё далеко. И ученик пятого класса, и добрый критик снова могли спросить: «А что было дальше?»
Тогда я стал писать третью, четвёртую, пятую, десятую главы, но конца всё не было, и после каждой главы я уже сам спрашивал себя: «Что же случилось дальше?»
Наконец, я понял, что этот вопрос можно задавать после каждой главы, и поставил точку. И написал: «Конец», хотя никакого конца не было. И вот получился рассказ, у которого, как и во многих других рассказах, есть начало и нет конца.
Первая глава этого рассказа, как я уже сказал, была напечатана в «Пионерской правде» под названием «Письмо». Но я решил напечатать её снова, потому что, если начинать со второй главы, получится совсем плохо; рассказ будет и без конца и без начала. К тому же другой критик предупреждал меня, что нехорошо печатать сочинения, начиная со второй главы.
1. ПИСЬМО
Папа и дедушка-возница пошли к директору МТС просить свежую лошадь, а Лёля, уставшая от долгого путешествия, осталась в телеге. Она сидела между чемоданами, обвязанная большущим пуховым платком, и дремала. Когда она закрывала глаза, ей казалось, что телега снова едет по длинной, дырявой от множества луж дороге, снова медленно вращается однообразная снежная равнина и по обеим сторонам торчат в ослабевших сугробах покосившиеся, ставшие ненужными снегозащитные еловые веточки.
Солнце опускалось. Было оно сверху жёлтое, снизу оранжевое, словно весь его жар оплыл книзу. Наступили те неустойчивые дни, когда зима уже кончилась, а весна по-настоящему ещё не началась. На дорогах кое-где сошёл снег. Один ездили в санях, другие — в телегах.
В просторном эмтээсовском дворе становилось тише. Всё реже и реже хлопала дверь конторы, по лестнице сбегали чужие озабоченные люди, а папа всё не возвращался.
В аккуратном белом домике по соседству с конторой зажгли свет. Стали видны кружевные занавески на окнах и красные рябиновые грозди, положенные для красоты между рамами.
Хорошо бы заночевать здесь, как предлагает дедушка, а завтра ехать дальше.
Но ночевать нельзя.
Во-первых, папу ещё с прошлой неделя ждут в колхозе «Зелёный дол», где он будет теперь работать агрономом, а во-вторых, утром в областном центре папе вручили письмо, адресованное одному из колхозников «Зелёного дола» — срочное письмо в плотном конверте с надписью «Отправитель Т. Д. Лысенко», и просили как можно скорее передать его какому-то Иванову…
Проснулась Лёля от того, что её что-то толкнуло в бок.
Открыв глаза, она увидела морду коня. Морда была огромная, со свирепыми розовыми ноздрями. Между ушей свисали у неё чёрные космы, и от левого уха был отстрижен треугольный кусок. Морда легко, словно спичечную коробку, отодвинула тяжёлый чемодан и выдернула из-под брезента клок сена.
— Брысь! — сказала Лёля.
Морда равнодушно посмотрела на неё выпуклым, как будто наполненным чернилами, глазом, фыркнула, подняв столб пыли, и выдернула из-под ног Лёли ещё клок сена.
— Папа! — испуганно воскликнула Лёля.
— Не бойся, он смирный, — раздался спокойный голос. Возле телеги стоял мальчик лет двенадцати, в ушанке, надетой набекрень, как папаха у Чапаева.
Мальчик схватил коня за ремешок, раздвинул ему рот и вынул мокрый железный стержень. Гремя удилами, страшный конь помотал головой, потянулся к крыльцу и сразу отгрыз от ступеньки щепку.
— Привяжите его, пожалуйста, — попросила Лёля, подбирая ноги.
Но мальчик не слышал её. Он полез коню под брюхо и попытался поднять его заднюю ногу. Конь не давался.
— Ну, балуй! — сказал мальчик, легонько стукнув его по колену.
Конь укоризненно посмотрел назад и приподнял ногу. Мальчик сбил с копыта наледь, отёр руки о лоснящийся круп и подошёл к Лёле.
— Что это тебя в платок закутали? — насмешливо спросил он. — Жарко, небось. Хочешь, развяжу?
— Пожалуйста, развязывайте, — холодно разрешила Лёля, задетая тем, что мальчик разговаривает с ней, как с маленькой.
Вскоре открылось смуглое курносое лицо ученицы третьего, а может быть, и четвёртого класса. Две чёрненькие косички с двумя помятыми лентами виднелись за ушами.
— Вот она, какая деталь, — несколько смущённо сказал Петя, доставая из саней треснувшую шестерню. — Варить привёз. — Это зачем?
— Для сортировки.
— Очень интересно, — вежливо проговорила Лёля, стараясь сообразить, зачем это понадобилось варить железо.
— Тебя как звать?
— Лёля. А вас?
— Меня — Петька. Ты чего Бурана забоялась?
— Ну, уж и забоялась! — Лёля иронически усмехнулась. — Я даже могу его погладить. Пожалуйста.
Она подошла к Бурану сзади и, далеко протягивая руку, коснулась его мягкой, тёплой шерсти.
— Видите, и погладила, — сказала она, но, к её досаде, Петя сгребал в санях сено и ничего не видел. Он бросил охапку сена перед конём и только после этого снова обратился к Лёле:
— Хочешь, садись на него верхом.
— Ой, нет, что вы! Спасибо.
— Садись. Самой, наверно, охота.
— Мне не сесть: высоко.
— Садись, подсажу.
— Я бы села, да у меня ноги грязные. Я его запачкаю.
— Ладно, чего там. Все равно чистить-то.
Больше отговариваться было нечем. С помощью Пети она поднялась на оглоблю саней, в которые был запряжён Буран, и осторожно полезла на его спину.
Спина была широкая и плоская, как стол. Держаться было не за что. Лёля уцепилась за гриву и сидела, зажмурившись.
— Хорошо? — послышалось откуда-то снизу.
— Очень хорошо, — отвечала Лёля, до смерти боясь, что Буран вдруг тронется с места. — Снимите, пожалуйста: ему, наверно, тяжело.
— Ну да! На него десять таких сядет, он и не почует. У нас он возы такие тянет, что и полуторка не свезёт. Вот
