мне стало еще паршивее.
— Ну пожалуйста, — тяжело вздыхая, попросил я. — Дай мне планшет.
Она молча сняла и подала его мне.
— Спасибо.
Шаннон опустила голову и шмыгнула носом. А может, всхлипнула.
Черт.
Черт!
— Можешь позвать моего отца? — попросил я, отчаянно стараясь не дать волю эмоциям.
Она посмотрела на меня — такая одинокая и сокрушенная.
— Если ты так хочешь…
Я кивнул, удержавшись, чтобы не застонать.
— Да, я так хочу.
— А к-как насчет твоей мамы?
— Нет, только отца, — предупредил я. — Только его.
— Ну хорошо, — прошептала Шаннон, неуверенно глядя на дверь палаты.
Я затаил дыхание, отчаянно стараясь не сорваться при ней.
— Так я пойду, — сказала она, но ее слова были больше похожи на вопрос.
Я сухо кивнул, борясь с желанием умолять ее остаться, обнять меня и дать обещания, которые никто из нас не сможет сдержать.
Она не могла ничего исправить в моем нынешнем состоянии, и я боялся потерять больше, чем уже потерял.
Я знал, какая она хрупкая, и не хотел ее пугать. А если она останется, именно это и случится.
Если я это сделаю, если она увидит мою неприглядную сторону, увидит слабость во мне, я потеряю и ее.
А ее я никак не мог потерять.
С колотящимся сердцем я смотрел, как она открыла дверь и замерла на пороге.
— Пока, Джонни, — прошептала она, в последний раз взглянув на меня.
Я сглотнул и еле выдавил:
— Пока, Шаннон.
Я дождался, пока за ней закроется дверь, сдернул одеяло и стал оценивать ущерб.
Боже мой.
Я упал головой на подушку и вцепился зубами в кулак, чтобы не разреветься.
Минут через тридцать в палату вошел отец. Он был один.
— Доброе, жеребец, — с усмешкой произнес он.
— Привет, пап, — едва выдавил я.
Мои щеки были мокрыми от слез.
Увидев мое лицо, отец сразу перестал улыбаться.
Он поставил пластиковый стаканчик на тумбочку, присел на краешек кровати и притянул меня к себе.
— Джонни, — вздохнул он, — сынок, не держи все внутри.
Я ревел, как маленький испуганный ребенок, уткнувшись в отцовское плечо.
— Что они говорят? — спросил я, когда ко мне вернулась способность произносить слова.
— Шесть недель минимум, — честно ответил он.
Я всегда уважал его за честность.
— Пап, все пропало, — покачал я головой, едва сдерживаясь, чтобы не зарычать от отчаяния. — Летняя кампания… Молодежная лига… для меня все кончено!
— Не кончено, — заверил меня отец. — На волоске, но не невозможно.
— На волоске, — повторил я. Сердце билось так отчаянно, что я боялся, как бы оно не выскочило наружу. — Дерьмо!
— Не забывай, кто ты. — Он встал и помог мне сесть на край кровати. — Ты мой сын, — добавил он, опуская мои ноги на пол. — И ты — боец.
Я свесил голову на грудь.
— Какой из меня боец…
— Ты был бойцом с того дня, как появился на свет, — возразил он. Отец приподнял мне подбородок и заставил смотреть в его синие глаза. — Ты никогда не пасовал перед трудностями. Я не помню, чтобы ты позволял чему-то вставать у тебя на пути, и шесть недель не причина делать это сейчас.
— А если у меня ничего не получится? — прохрипел я, озвучив мой главный страх. — Если к тому времени я не приду в форму?
— Значит, не получится, — спокойно ответил он.
— Пап, я не могу… — мотнул головою я и судорожно всхлипнул.
— Если этим летом у тебя ничего не получится, значит так тому и быть, — повторил отец. — Но ты по-прежнему останешься Джонни Каваной. Достойным учеником. Хорошим человеком. И по-прежнему лучшим из моих решений.
Миллионный раз в жизни я смотрел на человека, который вырастил меня, и думал: «Стану ли я когда-нибудь таким же сильным, как ты?»
Я смотрел, как отец пододвигает стул и садится напротив меня.
— А теперь, сынок, давай реально взглянем на вещи, — предложил он, ослабляя узел галстука.
Дождался, блин.
— Реально? — переспросил я.
Отец кивнул:
— Допустим, ты не попадешь в Молодежную лигу в июне…
— Пап, я не могу…
— Выслушай меня, пожалуйста, — невозмутимым тоном попросил он.
Я угрюмо кивнул.
— Допустим, ты не сможешь сделать это в июне, — продолжал отец, описывая вслух самый страшный из моих кошмаров. — Это убийственно. Мы с мамой тебя понимаем. Возможно, ты так не думаешь, но мы привели тебя в этот мир, и в каждый болезненный момент твоей жизни, на каждом препятствии, которое ты преодолевал, Джонни, мы были рядом. Мы были рядом с тобой и все чувствовали. Твою боль, досаду, страхи. Все это отражалось и на нас. Мы радовались твоим достижениям и переживали твои неудачи, как свои собственные. Джонни, ты — это все, что у нас есть. Только ты. Вот так.
От его слов я чувствовал себя еще хуже, чем когда проснулся.
— Пап…
— Когда ты станешь старше и у тебя появятся свои дети, когда у тебя появится сын, ты поймешь, что я имел в виду, — добавил отец, спокойный, как всегда. — А пока тебе придется поверить мне на слово.
Я кивнул, чувствуя себя дерьмом и прекрасно зная, какие слова услышу дальше.
— Что же ты наделал, Джонни? Как ты мог так рисковать собой? — Отец покачал головой и судорожно выдохнул. — Нет слов, чтобы описать наше опустошение вчера, когда нам позвонили. — Он подался вперед, сцепив пальцы. — Каково нам было узнать, что наш мальчик рискует своим здоровьем и будущим и это длится несколько месяцев подряд?
— Пап, прости меня, — пробормотал я, стыдливо опустив плечи.
— Мне не нужны твои извинения, — ответил отец, но в его тоне не было ни намека на гнев. — Мне нужно твое понимание. Нужно, чтобы ты прекратил гнаться за своей мечтой и понял, что ты живешь прямо сейчас, каждый день.
— Пап, но я так сильно этого хочу, — признался я, кусая нижнюю губу.
— И я хочу того же, — ответил он. — Джонни, я хочу, чтобы ты стремился к своим мечтам, чтобы все они осуществлялись. Я хочу, чтобы исполнилось каждое твое желание. Но мне нужно, чтобы ты все это делал в здравом рассудке. — Он снова подался вперед и долго смотрел на меня. — Сынок, даже лучшие порой падают. Но определяет тебя то, что ты делаешь после падения, твои дальнейшие действия: четкие, просчитанные, логичные.
Да.
Я понял.
Я его услышал.
Я тяжело выдохнул, провел рукой по лицу и спросил:
— И каков план?
Отец усмехнулся.
— Почему ты так смотришь на меня?
Он склонил голову набок и, все так же посмеиваясь, ответил:
— Я смотрю на своего мальчика и благодарю судьбу за то, что снова вижу огонь в его глазах.
