возраста».
Вудерсону двадцать два года, но он все время ошивается у школы. Эта реплика раскрывает его внутренний мир и становится энциклопедией его души. Я вспомнил своего брата Пэта. Он учился в старших классах и для меня, одиннадцатилетнего, был настоящим героем. Однажды, когда его «шевроле-камаро Z28» был в ремонте, мы с мамой поехали забирать Пэта после уроков. На стоянке Пэта не оказалось.
– Куда он подевался? – спросила мама.
Я покрутил головой во все стороны и сквозь заднее окно увидел Пэта. Он стоял в тени школьного двора, ярдах в ста от нас, на площадке для курильщиков, согнув ногу в колене, небрежно опираясь о кирпичную стену, и как ни в чем не бывало покуривал «Мальборо» – круче Джеймса Дина и на два фута его выше.
– Вооон… – начал я и тут же умолк, сообразив, что за курение ему влетит от мамы.
– Где? – уточнила мама.
– Нет, показалось.
В тот момент мой брат – то, как он стоял, как расслабленно опирался о стену, как небрежно курил сигарету, – представился мне, одиннадцатилетнему, романтическим воплощением невероятной крутизны. Великаном десяти футов ростом. Он навсегда запечатлен в моем сердце и памяти.
И вот из этого образа одиннадцать лет спустя и родился образ Вудерсона.
На подготовку к кинопробам у меня было десять дней. Я вжился в образ. Но поскольку формально это было собеседование о приеме на работу, я побрился и надел свою лучшую рубашку, аккуратно заправив ее в брюки. Когда я приехал на пробы, Ричард Линклейтер – Рик, режиссер, – посмотрел на меня и спросил:
– Это ведь не твой типаж?
– Верно, – ответил я. – Но я его знаю.
Я откинулся назад, полуприкрыл глаза, зажал сигарету между растопыренных пальцев и показал ему моего Вудерсона.
Меня утвердили на роль.
Линклейтер попросил меня не бриться.
Съемки уже шли полным ходом. Вскоре меня пригласили на «пробы грима и костюма», то есть меня должны были загримировать и одеть в заранее подобранный наряд, чтобы Рик, в перерывах между снимаемыми сценами, мог подойти и одобрить или отвергнуть полученный результат.
В тот день съемки проходили у закусочной «Топ-нотч». Из трейлера-гримерки я, в полном прикиде Вудерсона, прошествовал по тротуару вдоль Бурнет-роуд к съемочной площадке. Рик меня заметил и, оглядев с головы до ног, широко улыбнулся и всплеснул руками:
– Тааак… Оранжевые штаны… футболка с Тедом Ньюджентом… прическа… усы… А это что за татуировка на руке? Черная пантера?
– Ага. Сечешь, чувак?
– Секу. Отлично. Классный Вудерсон.
В тот день сцен с моим участием не снимали. Меня пригласили для того, чтобы Рик одобрил грим и костюм персонажа.
Но тут у Рика родилась счастливая мысль, и мы занялись тем, что часто делаем и по сей день: устроили словесный пинг-понг.
– Вот прикинь, Вудерсон снимает старшеклассниц – красоток, чирлидеров, мажореток, в общем, клевых девчонок. А как ты думаешь, рыжая заучка его заинтересует?
– Конечно, – ответил я. – Вудерсону нравятся любые девчонки.
– Ну да. Слушай, Марисса Рибизи играет Синтию, такую рыжую заучку. Вон она, сидит за рулем, а в машине ее друзья-ботаны. Как по-твоему, попытается Вудерсон ее снять, если подъедет?
– Дай мне полчаса.
Я отошел в сторонку и начал размышлять: «Кто такой Вудерсон? Что вообще происходит в этой сцене? Это последний день занятий. Все собираются на вечеринку. А еще я могу кое-что сказать по-испански».
В общем, на съемочной площадке меня (то есть Вудерсона) усадили за руль, подключили микрофон.
– Когда я скомандую «мотор!», подъезжай к ее машине и попытайся охмурить, – объяснил Рик.
– Ага, понял.
В сценарии этой сцены не было, никакого диалога тоже. Я впервые оказался на съемочной площадке. Я никогда в жизни не снимался в кино. Естественно, я волновался. Начал снова вспоминать, кто такой мой персонаж.
Кто он? Кто такой Вудерсон? Что я люблю?
Люблю свою машину.
Ну вот, я сижу в своем «шевроле-шевель» 1970 года выпуска. Это раз.
Люблю курить травку.
Рядом со мной сидит Слейтер, а у него всегда с собой косячок. Это два.
Люблю рок-н-ролл.
А в кассетнике играет ньюджентовская «Stranglehold». Это три…
И тут раздалось: «Мотор!»
Я взглянул на машину, где сидела Синтия, рыжая заучка, и сказал себе: «А еще я люблю девчонок».
Тронул «шевель» с места и медленно поехал по стоянке, размышляя: «Значит, три из четырех у меня есть, а четвертую сейчас подхватим…», а вслух протянул:
олрайт,олрайт,олрайт.
Эти три слова, три подтверждения того, что у меня, Вудерсона, есть, стали моими первыми словами, произнесенными в камеру. В сценарии моему персонажу отводилось всего три сцены, но в итоге я провел на съемочной площадке три недели.
Сейчас, двадцать восемь лет спустя, эти слова продолжают преследовать меня повсюду. Их цитируют. Их воруют. Их пишут на футболках и бейсболках. Их татуируют на руках и ногах. Мне это очень нравится. Я считаю это огромной честью. Ведь эти три слова были первыми словами, которые я произнес в свое первое появление на съемочной площадке, еще не догадываясь, что кино станет для меня не хобби, а карьерой.
ЗЕЛЕНЫЙ СВЕТ
Через пять дней после начала съемок, около семи часов вечера, мне позвонила мама. Я был на кухне.
– Отец умер.
У меня подкосились ноги. Я не поверил. Мой отец – снежный человек, незыблемый, несокрушимый, здоровый, как викинг, и сильный, как бык. Невозможно. Это же мой отец. Никто и ничто не смогло бы его убить.
Кроме моей мамы.
Он всегда говорил мне и моим братьям: «Ребята, умру я только в постели, занимаясь любовью с мамой».
Так оно и случилось.
Он проснулся утром, в половине седьмого, в любвеобильном настроении и занялся любовью с женщиной, с которой развелся дважды и на которой женился трижды. Со своей женой Кей. С моей мамой.
И когда он кончил, с ним случился инфаркт.
Отец все верно предсказал.
Тем же вечером я уехал в Хьюстон. Два дня спустя мы устроили ирландские поминки, куда пришли сотни друзей, рассказывали истории из его жизни, как он и просил, когда говорил с нами о смерти и похоронах.
Смерть отца стала для меня, как для многих, серьезным испытанием, последним ритуалом взросления. В моей жизни началась новая эпоха. Без страховочной сетки. Оберегать меня было больше некому. Пора было становиться взрослым. Распрощаться с детством, с мальчишкой, который по ночам строил дом на дереве.
Я многое осознал. И вырезал на стволе эти слова:
меньше кичиться
больше вовлекаться.
Чем меньше кичишься своей жизнью, достижениями, карьерой, связями и знакомствами, своими перспективами, чем скорее перестаешь кичиться всем этим, а наоборот, вовлекаешься в это, тем скорее добиваешься успеха. Мало просто радоваться жизни.
Все то бренное, перед чем я всю жизнь благоговел, все то, что я чтил и возносил на недосягаемую высоту, неожиданно оказалось прямо у меня перед глазами. Все то бренное, что я презирал, то, что я считал ниже собственного достоинства, неожиданно оказалось
