была связана одна странная вещь, не понятная мне. Всегда, когда я слышал, как произносили имя Харальдюр, где бы я ни находился, я видел незнакомую руку, которая проворачивала запор на пол-оборота. Я не был знаком ни с каким Харальдюром и не слышал, чтобы человек с таким именем когда-либо заходил в Хали. Но тем не менее это было так.
Чердак бадстовы был сделан из широких досок, прибитых к поперечной балке. Обычно его называли не чердаком, а поветью. «Не хочешь залезть на поветь?» – иногда спрашивали гостей, пришедших с соседних хуторов, когда их приглашали в бадстову. Порой говорили еще короче: «Не хочешь наверх?» Также говорили: «Не хочешь зайти в хлев?» Бадстову часто называли хлевом, и реже – бадстовой. Когда спрашивали, где находится тот, кто залез на чердак бадстовы, то знающий отвечал: «Он наверху на повети». Или: «Он наверху». А еще: «Он в хлеву». Слово «бадстова» звучало вычурно и, как мне казалось, немного неестественно.
В бадстове были стропила, покрытые досками внакрой, сверху – каменной плиткой, а над ней – дерном. Стены были обшиты досками до самой лестничной площадки. Фасадная стена, как помню из ранних впечатлений, обшита не была. На ней обычно можно было увидеть плесневый налет, который называли «паутинкой». Когда у нас, мальчишек, случались порезы, моя мать часто клала плесень на рану и обвязывала ее тряпкой. Раны зарастали и никогда не гноились. Впоследствии переднюю стену зашили досками. После этого приходилось искать «паутинку» в сараях. Раны также оборачивали листами табака, и этот способ излечения, по-видимому, тоже хорошо работал.
Поперек бадстовы чуть далее середины помещения, немного выше уровня промежности взрослого человека над лестницей на поветь, была закреплена балка. Как я слышал, эта балка держала каркас бадстовы, чтобы тот не развалился. Женщины и дети, заходя в бадстову, пригибались под нею. Иногда люди больно бились о нее головой, приговаривая: «Чертова балка!» Я иногда говорил: «Да пошла ты в ад с огнем и воплями!» Не будь этой балки – такие слова не произносились бы. А вот отец умел скользить по ней на заднице, и это у него получалось очень ловко. Я не припоминаю, чтобы когда-либо видел деда Бенедихта за балкой. Его вотчина целиком находилась в передней части бадстовы.
Мать часто упрашивала отца убрать из бадстовы эту проклятую поперечную балку. Он всегда ей отвечал: «Я бы эту дуру все-таки оставил». Иногда это выливалось в ожесточенные споры. Мать была более склонна к новшествам, чем отец. Он не очень любил серьезные изменения, но воспринимал их положительно, если они уже случались и от них был прок.
Как-то мой отец заболел (правда, не в самой тяжелой форме) своего рода модным поветрием, поразившим Сюдюрсвейт. Молодежь полюбила юмористические песенки, пришедшие в недавнее время с Восточных Фьордов, девушки начали ходить в платьях, дети и подростки стали говорить на новый манер «папа»[36], а отец как-то раз взял и выпилил кусок из середины балки, подставив под концы оставшихся ее частей дубовые подпорки, которые снизу стояли на брусе, проходившем под помостом, а сверху утыкались в стропила. Подпорки напоминали столбы в королевских замках и выполняли ту же функцию, что прежде делала поперечная балка. Теперь можно было свободно ходить по всей длине бадстовы, не нагибаясь. Но с этим новшеством в бадстове, когда по вечерам зажигали освещение, появлялись две длинные большие тени.
Модная зараза, поразившая Сюдюрсвейт, в одном обошла меня стороной. Я не мог заставить себя произносить слово «папа» на новый манер. Причин тому было две. Мне это казалось искусственным, а я с самых ранних лет был таким естественным, что испытывал отвращение ко всему, где была хоть капля деланности. Я за это заплатил позднее, когда судьба вынесла меня в великий человеческий океан выскочек и подхалимов, пресмыкающихся перед другими.
Другой причиной было то, что новая манера произнесения слова «папа» сопровождалась крайне необычной для меня картиной. Я представлял себе незнакомца, тычущего правым указательным пальцем в шов на носке правого ботинка. Иногда эта картина выглядела таким образом, что человек обхватывал шов кончиками большого и указательного пальцев. Это видение посещало меня каждый раз, когда я вспоминал новое слово «папа» или слышал, как его кто-то произносит. А со старым вариантом произношения ассоциировался вид задней части штанов у идущего мужчины – к этому я уже привык с самых ранних лет.
Наверху в бадстове у стен стояли кровати, в которых спали по ночам и на которых сидели днем и вечером, когда все были дома. Первой, изголовьем у окна фасадной стены, стояла кровать моего деда Бенедихта и бабушки Гвюдни. Бабушка спала с наружной стороны. Далее стояла кровать моей тети по матери Эйдбьёрг, самая красивая в бадстове – на ней были и простыня, и пододеяльник. Насколько я помню, на остальных кроватях была только простыня. Изголовье кровати Эйдбьёрг выходило на задний торец кровати дедушки и бабушки.
За кроватью Эйдбьёрг была небольшая ниша, примерно чуть больше локтя в длину. Там, насколько я помню, стояли прялки, когда их не использовали. По другую сторону ниши находилась моя кровать, изголовьем к стене. Сзади над ней было боковое оконце в крыше. Иногда по утрам, валяясь в кровати, я смотрел на солнечный свет в окне и слушал жужжание мух внутри и снаружи. Мне этот звук нравился – в нем было так много от лета и солнца.
Напротив изголовья у стены стояла кровать моих родителей. Мать спала с внешней стороны. Мои братья Стейнтор и Бенедихт в те времена, о которых идет речь, еще были очень маленькими. Стейнтор спал рядом с Эйдбьёрг, а Бенедихт, скорее всего, с родителями. Я не помню, где была кровать старика Аудни, когда он жил у нас. Я тогда был таким маленьким, что наверняка спал рядом с кем-то из взрослых[37], а кровать Аудни, вероятно, была у порога.
Перед кроватью родителей по другую сторону поперечной балки стоял ткацкий станок, на котором работали зимой. Между ним и лестницей, ведущей вверх, было пустое пространство. Или же там стоял сундук? У окна, практически вплотную к кровати дедушки и бабушки, находился небольшой стол из махагона. Над ним немного выше окна висела полочка. Там дед хранил свою тарелку. На «щитовой стенке» по другую сторону лестницы висела еще одна полка, которую называли «верхним столом». Там стояла посуда. Между этой стеной и столом у окна был всего лишь небольшой промежуток.
С конька бадстовы шел дымоход, где-то посередине между задней стеной и
