что пора будет опять начать ремонт.
Не спрашивая разрешения ни у соседки, ни у участкового.
Она решительно взяла огромный мешок для мусора и стала туда бросать банки от засохшей краски. Она прибирала свой дом и думала о том, что, пожалуй, эта работа будет потруднее любого ремонта.
К вечеру она взялась за дрель, чтобы повесить шторы. Но тут вспомнила о соседке, которая так же яростно отреагирует на звук дрели, отложила дрель в сторону и забралась на свои палати.
Она вдруг догадалась, почему так была привязана к процессу ремонта в доме. Это была тоска об отце, о доме, где не только пахло свежей стружкой, но свежим хлебом. Он всегда был в доме свежий, потому что большая семья съедала всё до крошки. И от этого была шумной и веселой. И никому никогда не было дела до её наивных размышлений, где она, лежа на своих досках на верхотуре, чувствовала себя свободным человеком. Ей не досаждали мелочами и нытьем.
Все были сыты и довольны после ужина.
А отец смотрел на их щербатый потолок и, вздыхая, мечтательно говорил:
«Ох! Ремонт бы сделать».
Мать вздыхала в унисон с отцом и каждый раз отвечала:
«Может, летом…».
Они обнимались и хохотали, глядя на щербину в потолке, оба понимали, что ремонт им просто не по деньгам.
Но отец разводил немножко штукатурки в ведре и заделывал трещину. Он работал на высоте палати, где лежала с очередной книжкой Татьяна, смотрел на нее, улыбаясь, и ласково подмигивал.
Обо всем этом вспомнилось Татьяне. И она не стала вешать никаких штор, а продолжит потихоньку свой ремонт. Только инкогнито.
Повеселев, Татьяна взяла два мешка с мусором и прошла мимо дверей соседки пешком до баков во дворе.
Она видела, как соседка смотрит на нее в окно. Она даже видела улыбку на ее лице победителя.
Татьяна пришла домой и тут же вызвала бригаду ремонтников.
Это была ее жизнь. И победителем в ней могла быть только она.
Пье-де-пульная тетрадь,
9 ноября 2020
Всего-то
Дожив почти до сорока лет, она заметила вдруг, что не встретила ни одного доброго, искреннего человека. Хоть и жила она в большом городе и работала в крупной многолюдной фирме, в её жизни оказалось сильно отсутствие внимания, заинтересованных вопросов к ней о жизни. Она их очень ждала, участия кого-то в своем проблемном и тяготном бытии.
Но никто не стремился к общению, все дружили и доверяли свои секреты исключительно телефону или интернету.
Все искали безопасные лазейки, чтобы не глаза в глаза, а одним глазом в смартфон, и слушали её вполуха, и не задерживали на ней своего драгоценного внимания.
Она со стороны не виделась другими. Вот как бы ее и нет. Отдавали распоряжения, передавали бумаги какие-то, тексты и другую мертвую информацию. Иногда говорили «спасибо», но это не адресовалось ей, Лиде, а повисало безадресно в охлажденной кондишеном воздухе офиса.
Лида пыталась сблизиться с кем-нибудь, но поняла, что не видят её вне работы. Ну, нет её. И она вдруг решилась.
Раз не встретила никого из добрейших и искренних, и понимающих — сама такой стану. И меня кто-то встретит, кто ищет настоящего в этом мире.
Лида стала размышлять и представлять себе, как он должна измениться, чтобы её присутствие было кому-то в радость. Она обратилась с упреком к своему поведению. Вспомнила, как вчера нагрубила уборщице и даже пнула её ведро с водой. И вода расплескалась в лужу, а уборщица смиренно и молча стала собирать лужу шваброй.
Лида даже не извинилась, потому что опаздывала, а впрочем не извинилась бы в любом случае. Не было такой привычки извиниться перед обслуживающим персоналом.
Потом она вспомнила, как всегда толкается по утрам, входя и выходя из метро, как старается, чуть дыша от брезгливости, к этому многоголовью, работает, грубо довольно, локтями, чтобы выбраться скорее на волю, на воздух.
Упрекнула она себя и за редкие визиты к маме и брату. Как-то не тянуло ее туда. Они жили давно раздельно, и Лида как-то привыкла к этой вольготности. Она даже избегала видео-связи, потому что ей было неприятно видеть родные лица, искаженные призрачным эфиром.
Все эти свои недостатки Лидия честно признала, и перед сном, почти счастливая, дала себе слово — попробовать по-другому прожить хотя бы завтрашний день. Довольная собой, Лида так отчаянно уснула, что утром просто проспала — впервые за последние лет десять.
Чтобы совсем не опоздать, она вызвала такси, и пока вызывала машину, летала по квартире, одеваясь в случайный гардероб, впервые не продумав к нему аксессуары, выбежала из дому, чуть не сбив у лифта соседа. Хотела извиниться, но услышала в свой адрес «куда прешь?», нажала кнопку вниз. Уже хорошо, что не ответила ему грубо, а пролепетала нежным тембром: «Доброго утра». И улыбнулась.
Лифт увез её, а то бы она увидела растерянное лицо соседа.
И метро ей отменил ее крепкий сон, она ехала на такси, это была классная машина, она раньше не присутствовала в таких, и конечно, она ехала и внимательно рассматривала город, который, надо сказать, сильно изменился. Появились новые многоэтажные дома. Которые трудно было заметить из подземки.
Лида анализировала вчерашний свой обет по поводу достойного поведения и на всякий случай поблагодарила таксиста витьеватой длинной фразой.
Он молча рванул с места, не услышав ничего. Спешил, как всегда, к следующему заказу.
Но, несмотря на то, на невежливое равнодушие таксиста, она вдруг почувствовала, что от сказанных теплых слов, торопливо сказанных ею, ей стало весело, и она легко, без лифта, вбежала к себе на этаж.
Никто и не заметил маленькое ее отсутствие. Зря она волновалась.
Потек обыкновенный рабочий день. И Лида особо не вникала в рутинный бег его, пока не пришло время обеда. Она вышла на большую площадь перед офисом и пошла в кафе, где она обычно скучно питалась. Площадь была густо заставлена машинами, Лида ручейком протекла между ними, чтобы сократить путь к точке своей общепита.
Внезапно, перед входом в кафе к ней подошла бабуся с белыми астрами.
— Купи, детка. С дачи вот, свеженькие.
И Лида, неожиданно для себя, купила астры. Благодарная бабуся пожелала ей:
— Здоровья, счастья, благого дня, — и ушла.
А Лида слушала её очень внимательно, и вдруг спросила сама себя. Что это такое с ней, и зачем она купила совсем ненужные ей цветы?
Но тут же, вспомнив благодарным светом вспыхнувшее лицо старухи, поняла разок, что все сделала правильно.
