меня вот так просто, одной левой. Это то есть как? Я иду на Эверест, а Сунджо просто за компанию едет в базовый лагерь, и тут такое!
* Высочайшие пики США в целом (6168 м) и континентальных США (4392 м) соответственно.
Но тут я напомнил себе, что еще десять дней назад я висел на небоскребе в какой-то сотне метров над уровнем моря — не лучшая подготовка для восхождения на высочайший пик мира. И если я в самом деле намерен подняться на вершину, то мне нужно не смотреть, как задница Сунджо исчезает в облаках, в то время как я дышу через рот на стене, а тренироваться.
— Думаю, ты более сложный маршрут выбрал, чем я, — сказал Сунджо, когда я наконец уселся рядом с ним на краю стены. Мы оба знали, что это чушь, но я был рад, что он так сказал.
Мы посидели немного на краю — просто наслаждались видом. Времени, чтобы слезть со стены как полагается и успеть в лагерь до темноты, уже не оставалось, так что мы решили спуститься дюльфером*. Сунджо предложил мне идти первым, но я отказался: кто первый на гору залез, тот первым и слезает.
В лагерь мы вернулись прямо к ужину. Запа не задал нам ни единого вопроса, но мы заметили, что у грузовика стояла тренога с подзорной трубой, нацеленная на стену. Не иначе, Запа внимательно наблюдал, как мы лезем.
Наутро Запа сказал, что грузовик перегружен и нам с Сунджо придется идти пешком, да еще под рюкзаками.
— Чего это он? — жаловался Сунджо, наблюдая, как грузовик скрывается в дали. — И вовсе грузовик не перегружен. Мы не больше пятидесяти килограмм набрали в кузов за вчерашний день.
Я пожал плечами, но ответ мне казался очевиден. Запа решил, что мне не помешает отмахать целый день под
* Дюльфером называется скоростной и относительно безопасный способ спуска с крутых и отвесных скал по веревке. Назван так по имени изобретателя, немецкого альпиниста начала XX века Ганса Дюльфера.
рюкзаком в качестве тренировки, а Сунджо отправил со мной за компанию. Извини, приятель.
Марш был не из легких, но все же идти пешком было приятнее, чем трястись по дороге в кузове грузовика, плюс это возможность нам с Сунджо поближе познакомиться.
Отец Сунджо не хотел, чтобы тот становился высотным носильщиком. «Я хожу в горы для того, — говорил он сыну, — чтобы тебе не нужно было этого делать».
— А твоя мама знает, что ты идешь в базовый лагерь?
— Нет. А если бы знала, то очень расстроилась бы. После полудня мне все надоело, и я раскололся, что лазал на небоскреб, и тут же об этом пожалел. Когда Сунджо наконец поверил, что я говорю правду, он расхохотался и не мог остановиться минут пять, прямо посреди дороги. Ну, мне-то мое предприятие не казалось таким уж смехотворным, но я мог понять, что человеку, который живет под сенью величайшей горы мира, залезть на небоскреб — это детские игрушки.
— А твоя мама знает, что ты идешь на Сагарматху? — спросил, успокоившись, Сунджо.
— Не думаю. А если бы знала, пришибла бы и папу, и меня.
Вечером мы нагнали грузовик. Запа намекнул, что нам надо пойти и залезть еще на одну стену, но мы оба наотрез отказались: мол, пусть и думать забудет.
На следующий день Запа снова отправил нас с рюкзаками пешедралом.
ТОЛЬКО НА ЧЕТВЕРТЫЙ ДЕНЬ Запа сменил гнев на милость и усадил нас в грузовик — но только потому, что нам предстояло пересечь границу с Тибетом. Это нужно было делать всем вместе сразу.
К полудню мы добрались до Моста дружбы*. Наверное, если выезжать из Тибета в Непал, то название подходящее. А вот если ехать на север, из Непала в Тибет, то никакой дружбы на этом мосту не видать.
Китайские пограничники были угрюмы, подозрительны и хамоваты. Они едва не час мусолили наши паспорта и задавали наперебой вопросы, которых я не понимал. Запа отвечал на все вопросы с олимпийским — наверное, тут надо говорить «гималайским» — спокойствием, но все остальные жутко нервничали, а особенно Сунджо (он даже вспотел, хотя на улице плюс два).
— Ты чего? — прошептал я.
— Да ничего, — шепнул он в ответ. — Китайцы, вот чего. Пограничники только что не разобрали весь грузовик до винтика в поисках контрабанды. Они ничего не нашли, но зато украли кое-что из нашего в процессе, в основном съестное. Никто не сказал ни слова по этому поводу.
За день до этого, пока мы чапали по пыльной дороге, Сунджо устроил мне краткий экскурс в историю отношений Тибета и Китая. История не из приятных. КНР завоевала Тибет пятьдесят лет назад. С тех пор были уничтожены около шести тысяч буддийских монастырей и святилищ; сотни тысяч тибетцев были убиты и посажены в тюрьмы**.
* Официально — «Мост непало-китайской дружбы» через реку Бхо-та-Коши и расположенный там пограничный переход между Непалом и Китаем (т.е. Тибетом, находящимся под властью Китая). Пограничных «Мостов дружбы» (с включением названий соединяемых мостом стран) в мире — пара десятков.
** Разрушение монастырей и массовые чистки среди тибетского населения пришлись не на период непосредственно после завоевания Тибета Китаем в 1950 году, а на 1958-1962 годы, когда правительство Мао Цзэдуна реализовывало программу так называемого «Большого скачка» — аналога коллективизации и индустриализации в СССР. Как и советская кампания, «Большой скачок» повлек чудовищные человеческие жертвы — погибли 20-40 миллионов человек (тибетцев — от 200 тысяч до полутора миллионов). Начало реализации «Большого скачка» явилось также поводом для Тибетского восстания 1959 года, в результате которого далай-лама вынужден был бежать в Индию. Позднее, в эпоху «Культурной революции» в Китае (1966-1976), были уничтожены те монастыри, что оставались нетронутыми с периода «Большого скачка» (без серьезных повреждений от более 6000 сохранились менее десятка), продолжились этнические чистки.
Спустя час после прохождения границы на Мосту дружбы мы и встретили тот валун, о котором я писал в самом начале. Эта сцена посреди дороги, с заключенными и солдатами, лучше слов описывает, что сейчас происходит с тибетцами.
А Запа вечером того дня сказал так:
— Наши братья в Тибете — рабы в собственной стране.
Мы заехали во все монастыри, какие только не были выжжены дотла и обращены в каменную пыль китайцами. Кое-какие из них
