Тот же признак – строгость соблюдения диетарных запретов – использовался для внутригрупповой сегрегации – по этому признаку сами евреи постоянно выделяли в своей среде недостаточно благочестивых и недостаточно знающих. Так, например, в раннее Средневековье вавилонский ученый Пиркой бен Бавой, активный деятель борьбы вавилонского и палестинского центров за главенство над еврейской диаспорой, рассылавший по еврейским общинам письма с критикой палестинской академии с целью уронить ее авторитет и убедить общины следовать вавилонской традиции и посылать своих студентов и свои деньги в вавилонские академии, использовал, в частности, и диетарный аргумент. Евреи Земли Израиля, писал он, не воздерживаются от употребления в пищу животных, в чьих легких имеются спайки, которые делают их мясо некошерным, – и все потому, что «у них в руках нет ни одного закона из числа талмудических законов кошерного забоя скота». Бавой имел в виду (и, конечно, несколько грешил против истины в обоих пунктах), что евреи Земли Израиля в ситуации постоянных религиозных гонений, устраиваемых византийскими властями, утратили значительную часть традиции – в отличие от процветавших под толерантной властью персов вавилонских евреев, традицию сохранявших безупречно.
На протяжении столетий не утихали подобные упреки в адрес «чужих» евреев из других общин, галахических оппонентов или социально чуждых элементов из собственной общины – упреки в недостаточном благочестии на основании слишком легкомысленного отношения к законам кашрута. Уже на исходе Средневековья раввин Соломон Лурия, живший в Речи Посполитой, возмущался снисходительностью общества в этом вопросе, видя в ней клеймо на теле собственной общины:
А теперь я раскрою позор ашкеназов. Уж конечно, тот, кто пьет вино для возлияния на нееврейском постоялом дворе и ест рыбу, приготовленную в их посуде, и считается строго соблюдающим, если доверяет словам хозяйки постоялого двора, будто она ничего другого в этой посуде не готовила, – такой человек не вызывает никаких нареканий. Мы не расследуем его [поведение] и относимся к нему с уважением, если он богат и влиятелен.
Что за «вино для возлияния» имеет в виду Соломон Лурия? Евреям запрещено произведенное неевреями вино (а также то, которое сделали евреи, но касались неевреи) – нельзя ни пить его, ни извлекать из него выгоду, то есть продавать. Почему? Библейский закон объясняет запретность чужого вина его ритуальной нечистотой: раз оно могло использоваться иноверцами для их языческих возлияний, оно само нечисто и табуировано для еврея. Талмудический закон трактует этот запрет иначе: «из-за их дочерей», говорится в трактате Вавилонского Талмуда «Авода зара», что значит «служение чужому», то есть идолопоклонство. Имеется в виду, что нееврейское вино может привести к опьянению, а опьянение – к незаконной сексуальной связи с «их дочерями», то есть с нееврейскими женщинами.
В Средние века наблюдается тенденция к смягчению этого запрета, связанная с постепенным признанием того, что окружающие народы (то есть христиане и мусульмане) – не язычники (или, как элегантно формулирует еврейский галахический кодекс XVI века, «идолопоклонники, не занимающиеся идолопоклонством»). Вавилонские и испанские еврейские ученые, жившие в исламском окружении, признавали, что мусульмане не язычники, продолжая, однако, считать язычниками христиан. Так, глава одной из вавилонских академий Гай Гаон на рубеже X–XI веков на вопрос, что делать, если на одном корабле везли еврейское и нееврейское вино, отвечал, что не следует излишне волноваться: «ясно, что вино не связано с их [мусульманским] богослужением, и они считают его греховным, поэтому мы не должны строго подходить к этому вопросу и не должны опасаться “возлияний”». Он отмечал даже эволюцию ислама в этом отношении, объясняющую, почему мудрецы прежних поколений подходили к этому строже: раньше мусульмане не были еще очищены от язычества и совершали возлияния, а «нынче они считают того, кто пьет вино, совершающим мерзость, и нет следа вина в мусульманском богослужении […] Христине же совершают возлияния…» То же утверждал в конце XII века великий сефардский ученый Моисей Маймонид. «Исмаильтяне, – писал он, – не занимаются идолопоклонством, поэтому их вино запрещено к употреблению, но разрешено извлекать из него выгоду, христиане же идолопоклонники, и их обыкновенное вино запрещено к извлечению выгоды» (и к употреблению, разумеется, тоже).
Раввины, жившие в христианском окружении, тоже осторожно признавали, что христиане не язычники, по крайней мере, что «в нашей стране христиане не совершают языческих возлияний», и потому допускали извлечение выгоды из христианского вина. Нередко евреи-ростовщики получали вино в уплату долга, и раввины дозволяли эту практику, но с оговорками. Так, крупный ашкеназский авторитет XI века рабби Шломо Ицхаки (Раши) говорил, что такое вино, полученное в уплату долга, «не должно храниться в бочках в доме еврея, ибо это может привести к ошибке [еврей может случайно выпить его вместо другого вина]. Но даже если он хранит вино в доме нееврея, это тоже запрещено по другой причине, а именно потому, что таким образом он показывает неуважение к словам мудрецов и их постановлениям, извлекая выгоду из того, из чего они запрещали извлекать выгоду». И хотя в целом раввин позволял извлекать выгоду из христианского вина по причине финансовых убытков, которые еврей понесет в противном случае, он призывал «не быть слишком снисходительными в этом вопросе» и «воздерживаться от этой практики насколько возможно». Аналогичную амбивалентность проявил в этом вопросе в XIII веке Исайя ди Трани, написавший в одном из респонсов: «Многое можно сказать о винах нашего королевства с точки зрения галахи […] Говорили бы мы с глазу на глаз, я бы рассказал тебе, но я не буду этого писать, ибо такие вещи не следует писать, и не вопрошай об этом».
По-видимому, многие раввины полагали запрет на «вино возлияния» применительно к христианскому вину неактуальным, но не считали возможным открыто его снимать из уважения к традиции, сохраняя его как символическую межконфессиональную границу. Однако практика, как обычно, была гораздо свободнее. «Есть люди, – жаловался автор “Книги обычая” XIII века на сефардов, – которые покупают вино во время сбора урожая в деревнях у неевреев в их домах, и неевреи отмеряют это вино и продают его евреям в своих мехах…» Так что, пока раввины осторожничали, испанские евреи не только извлекали выгоду, но и употребляли чужое вино, к тому же и из чужой посуды.
Та же ситуация повторялась и с другими продуктами, например с мясом или хлебом. Исходя из тех или иных жизненных реалий, раввины шли на уступки и разрешали in situ, в конкретном случае, то, что ранее запрещалось, сохраняя запрет в принципе как маркер благочестивой сегрегации от иноверцев. Так, Гай Гаон в ответ на вопрос, может ли еврей жарить мясо в печи, принадлежащей нееврею, то есть в некошерной печи, где раньше жарилось, а то и в данный момент жарится некошерное мясо, писал: «Если мясо надето на вертел и не касается стен печи, то – даже если в печи в то же время находится некошерное мясо – мясо разрешено, поскольку не касается того мяса […] но это разрешается только после случившегося, а не предварительно». Вероятно, имел место дефицит печей, поэтому Гай разрешил жарить в чужих печах, но лишь ситуативно.
