«Итак, братия мои возлюбленные, всякий человек да будет скор на слышание, медлен на слова, медлен на гнев, ибо гнев человека не творит правды Божией».
Из Соборного послания святого апостола Иакова, 19,20.
5. Я убедилась: в наше время и в других краях живут такие же, как я, люди
Не так много видела я за мою жизнь разных мест на земле, где проходит человеческая жизнь. Часто они сильно отличаются друг от друга, но человек — существо удивительнейшее по своей приспособляемости к разным климатическим условиям, а особенности местности, где обитают люди, влияют на весь жизненный уклад как ничто другое. Наверное, и в самом деле я стала закисать в моей притокийской лечебнице, пожалуй, и на любимом Хоккайдо, и боги решили как следует встряхнуть и меня и мои глупые представления о жизни, начавшие отставать от требований времени, и чудесным для меня образом переместили нас с любимым моим Борисом в самый центр Азии, в её сердцевинное монгольское захолустье. И вправду, чтобы изменились род деятельности и жизненные впечатления, необходимо решительно переменить место жительства.
Здесь, в великой пустыне Гоби, нет ни заводов, ни электростанций, ни сияющих огнями витрин супермаркетов, заваленных разнообразными товарами, ни густозаселённых жилых кварталов, ни многокилометрового ступора тугих автомобильных пробок во всю ширину шестнадцатиполосных магистралей, которых тоже нет.
Здесь осенью разлит чистый холодный воздух над сглаженными сопками, над безбрежным простором песков, простирающихся к югу, востоку и западу и живущих как будто отдельной, собственной жизнью. Здесь царят первозданные чистота и прохлада над раздольной степью к северу. Нашу жажду утоляет не отравленная отходами цивилизации, а хрустально-прозрачная вода, чуть солоноватая от памяти о некогда бывшем здесь много эпох назад океане. Это водой из Байкала и Ангары не напьёшься — настолько пресная. Она как дистиллированная, чтобы напиться, её приходится подсаливать. Знаю, потому что покупала, мне в лечебницу привозили из Сибири эту воду десятилитровыми канистрами.
Бледно-голубое удивительнейшее небо Монголии. Всего лишь в палец толщиной, если ещё не тоньше, скудная почва, наросшая за многие и многие тысячи лет. В ней подспудно вызревают небольшие продолговато-округлые, как голубиные яйца, но с видимыми прожилками, красивые разноцветные камешки — агаты, потрескивающие возле уха в руке, тихими бесконечными вечерами отдающие накопленное на солнечном свету дневное тепло.
А днём… Сумасшедшие ветры, не сдерживаемые безлесьем, бывает, налетают периодами без предупреждения и гремят, как флибустьерские корабли канонадой своих бронзовых орудий в рейде на мирные караибские острова. Да что днём? Иногда ветер начинается с ночи, сквозь сон слышишь рёв и не понимаешь, самолёты ли взлетают или снова весь день за окнами будет темно от бушующей неподалеку песчаной бури. Жестокие удары гобийских ветров грубо, словно пушечными ядрами, сдирают местами чахлую траву и даже почву и в неглубоких воронках обнажают зреющие в земле агаты. Эзра показал нам, как в здешней почве растут камни, и теперь я знаю доподлинно, что и камни Земли тоже живые. Не понимаю лишь, как зарождаются эти агаты в самой толще земли отдельно от скалы, и что питает их медленный, но несомненный рост. Вероятно, притекающая из Космоса и от Солнца энергия. Бен Мордехай ещё рассказал, что и современная наука признала, наконец, что агаты — действительно живые камни. В отношении остальных разновидностей камней геологическая наука, вопреки очевидному, пока не разобралась.
Я всё-таки отважилась принять приглашение Эзры прокатиться на его любимой «коломбине», и день на четвёртый нашего пребывания в Гоби мы втроём, включая Бориса, сделали безветренным ранним утром огромный, плавно заворачивающийся круг над окрестностями на малой высоте. На юге под низким солнцем сложнорельефные, уходящие в бесконечность, сколько видит глаз, желтовато-серые пески с мягкими от невысокого неяркого солнца тенями на склонах барханов, лишь кое-где заметны перекрученные деревца, мне кажется, вероятно, саксаула с узенькими тускло-зелёными листочками. Наземные впечатления подтверждаются панорамными видами с высоты птичьего, на этот раз не компьютерного, а реального полёта. Обширнейший серый своеобразный песчаный мир, способный поглотить без остатка не только человеческую индивидуальность. Дух захватывает от неизмеримости какой-то бессмысленной, кажущейся совершенно безжизненной, беспредельной пустоты. Ощущается некое мистическое назначение именно этой пустыни для всей планеты. Или напоминание о финале, о котором беззаботно не догадываются никогда не видевшие Великую Гоби. Как я до приезда сюда. До прилёта, конечно, до моего сюда прилёта, если точнее.
Километрах в пятидесяти или ста — кто ж их здесь измерил — к северу от авиабазы первые узкие, пересыхающие кое-где, речки с разбросанными там и сям прибрежными камышовыми зарослями, рядом пасущиеся на словно разостланной яркой зелёнке стада овец. Пастух с негнущейся спиной, в ушастом малахае, на удивительно мохнатой низкорослой лошадке, быстро-быстро перебирающей ногами. Куда-то он заторопился по своим обычным делам на проворной лошадёнке. Он ездил так, когда я жила у себя дома, в Японии, и будет всегда так ездить, что и где ни произошло бы в мире, и куда бы отсюда ни уехала я. Я ему абсолютно не интересна с моей индивидуальностью и бездонным внутренним миром. Обо мне он ничего не знает и не предполагает. Стало быть, не к нему я сюда прилетела. Но, может быть, и для него, а если нет, то для какой-то пользы хотя бы его потомкам.
Снова бесчисленные сопки, лога, луга, урочища, редкие озерца. Через далёкую линию горизонта друг от друга поставлены одиночные белые юрты с округлым верхом и выкрашенной в синий цвет деревянной дверью в войлочной стене. Пески, солончаки. Утренний сахарно-белый иней на темени тех гор и сопок, что повыше. Потом на их склонах, ниже вершин, тёмная влажная полоска тающего инея, а ещё ниже, прямо к нам под ноги в узковатой самолётной кабине — безводная сушь и безграничный песок. Облака в бескрайнем небе как на китайских рисунках, с резными курчавинами по контурам. Пыль, поднятая ветром у подножий сопок, словно и впрямь их основания возлежат на дымящихся пылевых облаках оторванно от земли. И только далеко-далеко на севере, мне увиделось, а больше, пожалуй, в это поверилось, светятся, мерцая, реки, «голубой Керулен и золотой Онон», священные для всех монголов и воспетые в стародавних сказаниях и, вспоминается, в «Сокровенной книге» тоже, и брезжат ещё какие-то еле угадываемые с большой высоты сквозь воздушную дымку другие реки и озёра. Может быть, это петли и извивы одной и той же реки или заливы одного и того же озера, с Борисовой полётной картой в потёртой планшетке «от Бен Мордехая» я ведь не сверялась.
