И всюду замерзание уже ранней осенью, стоит хоть на минуту перестать двигаться. Какая необыкновенно холодная страна! Говорят, всего две таких самых холодных страны в мире — Монголия и Россия.
А кочевые люди мирно и обыденно живут близ Великой пустыни, повседневно обходясь без высокообразованных многоопытных адвокатов и психоаналитиков, без магистров, бакалавров и докторов различных наук, без инженеров, эффективных менеджеров, продвинутых маркетологов, пищевых добавок, рекламы и демонстраций мод. Зачем городские интеллектуалы, фотомодели, квалифицированные специалисты здесь, в отрыве от комфорта и других лукавых измышлений цивилизации? Как раз этой-то подиумно-офисной братии тут без привычных благ и не выжить. Разве сумеют они, эти городские, вскачь верхом настигнуть барана и спрыгнуть с коня так, чтобы ухватить убегающий будущий ужин семьи за ногу и свалить наземь, а потом остановить баранье сердце рукой, просунутой через быстрый и точный разрез острым ножичком в боку, чтобы на землю не вылилось ни капли священной крови? Разве станут они пить кипящий солёный чай с молоком и сливочным маслом, а тело своё вместо умывания натирать полезным для здоровья тарбаганьим жиром, сберегающим на постоянном холоде драгоценное тепло? Носить своеобразную национальную верхнюю одежду со стоячим воротником и длинными рукавами со специальным лацканом, снаружи прикрывающим кисть и позволяющим обходиться без перчаток, — похожий на халат монгольский дэли, выкроенный из цельного куска ткани вместе с рукавами? Здороваться сразу двумя руками: «Самбайну», не снимая с руки ремешка кнутовища, и вежливо поинтересоваться прежде, как поживает уважаемый скот встреченного путника, а уж потом спросить, как поживают его не менее уважаемая жена, уважаемые дети и тоже уважаемые дальние родственники?
Наверное, здесь всё ещё живут так, как многие сотни или даже тысячи лет назад жили самые первые харачу, монгольские труженики степей и полупустынь, кочевники-скотоводы и ремесленники-рукоделы. Я пытаюсь понять, для чего судьба знакомит меня, пускай поверхностно, с примитивным образом жизни людей скотоводческой кочевой культуры всё на том же протяжённейшем евразийском континенте, с которым от рождения связана и моя жизнь, за пределами которого я не бывала, ведь островная Англия, по сути, та же Европа. Как острова моей Японии — Азия. И пока не понимаю этой неизбежной необходимости глубоко, поскольку не держу пасущегося в степи за юртой сотенного стада скота, от состояния которого в наибольшей степени зависела бы здесь моя жизнь. Даже юрты своей здесь не имею. Верю, что в Великих песках я только гостья, пусть незваная. Но пришла сюда без оружия, и нет моей вины, нет причины сгинуть в этих бескрайних песках.
Люди эти, нынешние араты, достойны уважения не меньшего, чем люди любых иных культур, чем я сама, но что я должна почерпнуть для моей души от естественного величия этих пустынных унылых мест, ничем не напоминающих мой ухоженный крохотный садик на берегах любимого ручья? Или мою прекрасно оборудованную клинику-лечебницу среди всё-таки не слишком большого зелёного парка в новом пригороде Токио. Разве что обрести понятие о безмерном просторе после тесной раковины отшельницы, в противовес тому сдавливающему объёму, в который я сама себя заключила и в нём уединилась. Тогда я, безусловно, покоряюсь неустанным дочерям Зевса Мойрам, ткущим нить и моей судьбы.
В какой-то из вечеров Бен Мордехай показал нам на видеозаписи свою жену Рахиль. Естественно, мне она была довольно-таки любопытна. Но увиденная оказалась для меня, скорее, неожиданностью. Для японского глаза видеть тёмно-рыжую, не крашенную, а природно тёмно-рыжую женщину, очень непривычно, и Эзра заметил моё удивление, хотя и истолковал его, конечно, по-своему. Со смехом признался он, что с юности совсем «не понимал» блондинок. С другими цветами волос «понимал» тоже не всех. Шатенки — ну, те ещё туда-сюда. А рыжие? Они-то для чего, с какой целью существуют, на что придуманы? Настоящие женщины, ясное дело — только брюнетки, как его мать, как родная сестра, как от природы почти все остальные в его стране, если, конечно, не красятся. Исключением стала одна Рахиль, вначале без объяснений даже себе, просто потому, что «я так решил»:
— А когда повидал и других людей, когда выучился по книжкам, привезенным дядей, и сумел припомнить позапрошлое воплощение моей души, когда узнал, что рыжие чаще других несут в себе доставшийся ещё от атлантов божественный ген, наличие которого настолько ценили древнеегипетские фараоны, что женились на родных сёстрах, чтоб только не разбавлять той же обыкновенной кровью, что течёт и в жилах простолюдинов, своё божественное, полученное ими от спасшихся высших жрецов Атлантиды, то понял, почему десять лет назад интуитивно выбрал мою огненную Рахиль. Я ведь не заблуждаюсь? Атланты были рыжими, как красное дневное небо в ту эпоху при повышенной влажности атмосферы. Прошу меня простить, что в вашем присутствии веду речь о другой, мисс Челия, вы по-своему изумительно красивы.
Я ответила, что хорошо понимаю, что разговор наш идет даже не о другой, а о другом. Не могла же я признаться ему, что только от него впервые услышала о каком-то божественном гене, присущем легендарным атлантам, официальной науке неизвестном, ведь даже умудрённые историки, насколько я знаю, объясняют близкородственные браки в фараонских династиях совсем иными причинами, например, жадностью к накопленным веками сокровищам, или, скажем, понятным всем и каждому нежеланием делиться единоличной государственной властью. Но вряд ли заурядному историку придет в голову научиться разбираться ещё и в генетике или фараонской евгенике.
Я перевела взгляд на небольшую книжную полку в личной зоне отдыха гостиной рядом с трельяжем во весь рост явно для того, чтобы в нем своими выпуклыми серо-зелёными глазами могла полюбоваться на себя Рахиль, пока Эзра ждет её в спальне для любви или находится на службе. Ощущение того, что у неё именно такие глаза, возникло во мне ещё в первый вечер в гостях у Бен Мордехая, они будто следовали за мной в её доме повсюду, куда бы я ни повернулась и что бы ни делала. Но отвлеклась от книг Рахили, потому что мне представилось в зеркалах движущееся отражение её, обнажённой. Хорошо, для соблюдения приличия мысленно накину на неё лёгкий халатик, она всё-таки дама замужняя.
Она разделила надвое свои рыжие волнистые длинные волосы и прикрыла ими правую грудь и левую лопатку и в зеркале рассматривала профиль своей небольшой, всё ещё почти юной, розово-молочной левой груди. Потом обнажила правую и придирчиво удостоверилась в безупречности профиля и её. Повернулась спиной и через плечо разглядела, как со стороны смотрятся её талия и ягодицы. Сгибая ноги и напрягая поочередно икры, убедилась в том, что лодыжки сзади всё ещё тонки и изящны.
