(№ 35, ст. 83). «Глубок терём» в ст. 61 — случайная оговорка певицы (см. стих 31 — «во глубок погрёб»).
№ 16. Иван Грозный и его сын. Самый полный онежский вариант этой исторической песни. Правда, в конце исполнительница перешла с пения на пересказ, который Григорьев, скорее всего, зафиксировал не дословно. (Об этом свидетельствуют следующие фразы: «Голову казненного холопа принесли на царские очи», «был неприкосновенным», «царь позволил»). Это — единственная запись с Онежского берега, в которой хотя бы вскользь упоминается «Микитина вотчина» (село, в котором нарушители закона могут укрыться от преследований). Вместо царевича Никита Романович «всунул» под саблю палача «холопушка верного» (в варианте № 22 срубает голову самому Малюте). Вместе с тем в данном варианте отчетливы признаки разрушения: старшим сыном царя оказывается «Добрынюшка Ивановиць» (имя былинного богатыря, видимо, мало что говорило исполнительнице); город «Опсков» (от словосочетания «повывел измену изо́ Пскова») превратился в «Лопский». Индивидуальным домыслом является объяснение смысла словосочетания «курёва стоит»: «Курёва — то есь народы, люди добрые». На самом деле областное слово «курева» означает облако пыли, поднявшееся в воздух; севернорусские сказители часто использовали его при описании богатырской скачки.
№ 17. Дунай и Настасья-королевична (Молодец и королевична). А. Коппалина придерживалась типовой для этого произведения композиционной схемы, использовала традиционные образы и формулы. Представления певицы о королевстве, где служил Дунай, путаны: герой «загулял» «к королю в Литву»; в другом месте король назван «шаховинским; в былине «Дунай-сват», исполнявшейся как естественное продолжение данного произведения, богатырь ищет невесту для князя Владимира «во той ли земли да шеховинския, у того ли у короля да леховинского» (то есть польского — № 18), но в той же Литве. В обоих текстах это государство устойчиво осознается как иноземное: слуги короля именуются «пановьями-улановьями», «злыми погаными тотаринами».
№ 18. Дунай. Вариант органично связан с предыдущей эпической песней «Дунай и Настасья». Об этом свидетельствуют имена собственные, наименование иноземного королевства то «Литвой», то «землей шеховинской», а короля — «леховинским» (польским), как и в предыдущем тексте. Сам Дунай напоминает королю о своей прежней службе ему. Но «Дунай-сват» — классическая эпическая песня; в ней герой в полной мере проявляет свои богатырские качества. Сам вызывается добыть невесту для князя Владимира, и хотя берет с собой «две дружиночки <...> да супротив меня» (то есть достойных его самого спутников), практически действует в одиночку. Исключительная сила Дуная косвенно подтверждается тем, что под тяжестью принесенного им «ерлыка» (грамоты, письма) «дубовая дощечка пригибаласе». (Этот поэтический образ изредка используется для характристики вражеского посла в былинах о татарском нашествии.) Добрыня, обычно сопровождающий Дуная-свата, в варианте не упоминается. Вторая часть сюжета, нередко отсутствующая в архангельско-беломорских записях, конспективно изложена прозой (в пересказе собирателя — см. заключенные в кавычки слова исполнительницы). Примечательно, что невесту и свою дружину богатырь отправляет в Киев морем на кораблях, а сам едет «горой», где и встречает Настасью-поляницу. Это еще один мотив, связывающий обе старины о Дунае. (В финале предыдущего текста Настасья уехала из родного города «во чисто полё»). В других вариантах былины плавание на кораблях не упоминается.
№ 19. Купанье Добрыни и неудавшаяся женитьба Алеши Поповича. Вариант не выходит за рамки местной редакции сюжета. Немногочисленные разночтения с былиной другой онежской певицы А. Каменевой (№ 3) не носят принципиального характера. В данном тексте сохранились следы контаминации сюжетов «Добрыня и Алеша» и «Добрыня и змея», известной и в ряде других регионов Архангельско-Беломорского края. Ложные слухи о гибели Добрыни распускает не Алеша Попович, как обычно, и не Илья Муромец, как у Каменевой, а безымянная «калика перехожая». Небольшая по объему старина Коппалиной открывается оригинальным лирическим по характеру запевом (ст. 1—3), отличается стройной композицией, насыщена развернутыми эпическими формулами и повторами. Замена Киева «Новым-городом» в ст. 82—83 — случайная оговорка исполнительницы (см. стихи 85, 92, где назван Киев).
№ 20. Мать князя Михайла губит его жену. Текст занимает промежуточное положение между пинежскими модификациями сюжета и редакцией, бытовавшей на Карельском берегу. С поморскими вариантами его роднит еще одна специфическая деталь — Михайло называет свою жену «белой беляной». Необычна роль слуг: сначала они обманывают хозяина, а потом говорят правду о судьбе его жены. Баллада Коппалиной гораздо эпичнее варианта ее землячки (№ 31). В ней использованы классический былинный стих (11—15 слогов в строке), архаичная песенно-поэтическая лексика («хрупщатая камочка», «валючьё каменье», «невода шелковые», «пшеница болопшонная», «слуги верны, безызменны» и др.).
№ 21. Две поездки Ильи Муромца. Текст того же композиционного типа, что и другая запись Григорьева в дер. Колежма. Рассказ о первой поездке богатыря почти идентичен в обоих вариантах, разночтения — в частных деталях. У Коппалиной искажено название «Индеи богатой» («Гнея богатая»), чуть полнее перечень и характеристика ценностей, которыми обладает Илья. Во второй поездке — традиционный мотив: Илья выпускает из погреба пленников коварной девицы. С вариантом Выгозера Ф. Никитина совпадает оригинальная формула «Сама летит!», сопровождающая падение хозяйки в подстроенную ею ловушку — «глубок погрёб».
№ 22. Иван Грозный и его сын. Несмотря на пропуск ряда эпизодов, вариант превосходит по объему другие онежские записи Григорьева: повествование обстоятельно, обильно развернутыми повторами. В композиционно-стилистическом плане текст близок к № 16. К редким мотивам относится убийство палача царским шурином. Имя Малюты Скуратова в тексте слегка искажено — «Мальгута Скурлатов сын». Упоминание Литвы в ст. 178 («Приехал Микита в свою Литву») — нарицательное имя существительное, обозначающее вотчину, край или страну («Поехали молодцы по своим ордам, по своим Литвам»).
№ 23. Князь Дмитрий и его невеста Домна. Образец поморской редакции сюжета, художественно превосходящий варианты землячек А. Коппалиной. К сожалению, исполнительница не смогла пропеть балладу до конца, а прозаический пересказ финальных сцен Григорьев не счел нужным записать. В ст. 15—16 — логическая неувязка: Домна хулит внешность Митрия, но называет его «заонежскии кудри» «молодецькими».
№ 24. Мать продает Ивана Гостиного сына. Баллада записана только в Западном Поморье и на соседнем Выгозере. Вариант, видимо, принадлежит к древнейшей редакции сюжета (см. также Гильф., № 172 и Черн., № 53). В большинстве других записей эта самодостаточная эпическая песня дополняется перенесениями из других произведений (купцы отдают героя «во солдатики»; сюжет контаминируется с балладой «Горе»; вносятся мотивы лирических песен — три ласточки у тела убитого на чужбине воина). Обилие вариаций — косвенный признак их позднего возникновения. Впрочем, и в данном тексте есть прозаический «постскриптум», навеянный волшебными сказками. Имя «Ивана, гостиного сына», скорее всего, позаимствовано из былины об этом герое. Встречается только в двух вариантах (см. также Гильф., № 172 — Выгозеро), в других герой назван «Иванушком» или вообще безымянен. Вряд ли он изначально принадлежал к купеческому сословию («гость» — купец; Коппалина называет его
