Они долго смотрели друг на друга — демон с холодными глазамии лицом ангела и он, Карло, издавший нелепый, тихий смешок.
Он облизал губы.
Пересохшие, кислые на вкус. Кровь запеклась напотрескавшейся нижней губе.
— Мои люди... — сказал он.
— ...Слишком далеко, чтобы услышать вас.
— Придут...
— ...Еще очень, очень не скоро.
И Карло снова вспомнил — хотя и довольно смутно — ступеньки,уходившие все выше и выше. И он тогда еще сказал ей: «Я слышу, где-то течетвода. Возможно, прорвался канал...» Он чувствовал смрад канала. А она, этатварь, это чудовище, этот демон, ответила ему: «Это не важно. Здесь нет ниодной живой души...»
Никого, ни одной живой души в доме, которая могла бы егоуслышать. Никого во всем огромном полуразрушенном старом доме.
А здесь, в этой комнате с пылающим очагом, он подошел тогдак окну, чтобы подышать воздухом, и собственными глазами увидел не улицу, накоторой стояли бы и ждали его люди, а темный колодец внутреннего двора,уходящий на четыре этажа вниз! Они находились одни в самом сердце этого дома, иТонио шаг за шагом дал ему это понять!
О, это было слишком совершенно, слишком умно!
Пот градом катил с него. «И против этого-то создания япослал всего пару примитивных головорезов!» Пот бежал по спине и струился под мышками.Карло почувствовал, какими влажными и скользкими стали ладони, когда он сжимали разжимал кулаки, снова борясь с паникой, с настоятельной потребностьюсопротивляться, в то время как дубовое кресло не сдвинулось ни на дюйм.
И сколько раз он предупреждал Федерико не мешать ему, когдаон с женщиной! Сколько раз запрещал вытаскивать его из постелей!
Да, поставлено было замечательно, и при этом совсем не былооперой. А он еще говорил: «Да он жалкий евнух! Они могут придушить его голымируками!»
Он увидел, что Тонио сел за стол лицом к нему. Его рубашкабыла развязана на шее, свет играл на скулах, и каждое движение своей жутковатойграцией напоминало движение гигантской кошки, пантеры.
Карло почувствовал, как в нем бурлит ненависть, опаснаяненависть, нацеленная на это лицо, совершенное лицо, на каждую подробность,открывавшуюся ему, на все то, что он всегда знал и так мучительно хотел узнатьо Тонио-певце, Тонио-ведьме-перед-рампой, юном и прекрасном Тонио, знаменитомТонио. Ребенке, взращенном Андреа в благословении и всепрощении под той самойкрышей, в те самые годы, когда он бесился от злости в Стамбуле, Тонио, имевшемвсе, Тонио, от которого невозможно убежать, Тонио, от которого ни на миг нельзяспрятаться, Тонио, Тонио и Тонио, чье имя она выкрикнула даже на смертном одре.Тонио, во власти которого он сейчас находился, пленный и беспомощный, несмотряна тот нож и эти длинные, слабые конечности евнуха, несмотря на всех бравос ивсе меры предосторожности.
Если бы он не издал страшный ревущий крик, эта ненавистьсвела бы его с ума.
Но он думал, думал. Его людям требовалось время. Время,чтобы понять, что дом пуст, что в доме слишком темно. Время, чтобы начатьбеспокоиться.
— Почему ты не убил меня? — спросил Карло и вдругрезко напряг мускулы, проверяя силу ремня, хватаясь руками за воздух. —Почему ты не сделал этого в гондоле? Почему ты не убил меня-я-я?
— Быстро, тайно? — раздался знакомый хрипловатыйшепот. — Без всякого объяснения? Так, как ваши люди собирались убить меняв Риме?
Карло прищурился.
Время, ему нужно выиграть время. Федерико носом чуетопасность. Он поймет, что что-то не так. И он, конечно, где-то поблизости,рядом с этим домом.
— Хочу вина, — сказал Карло.
Его взгляд переметнулся на стол, на воткнутый в дичь нож скостяной ручкой, дотянуться до которого он не мог никак, на бокалы и фляжку сбренди, лежавшую на боку.
— Хочу вина! — потребовал он громче. — Будьты проклят, но раз уж ты не убил меня в гондоле, тогда дай мне вина!
Тонио изучающе смотрел на него с таким видом, будто в егораспоряжении было все время мира.
А потом своей невероятно длинной рукой пододвинул бокал кКарло.
— Прошу вас, отец, — сказал он.
Карло поднял бокал, но для того, чтобы отпить, ему пришлосьнаклониться. Набрав в рот вина, он прополоскал рот, смывая отвратительныйпривкус, а когда снова поднял глаза, то почувствовал такое сильноеголовокружение, что голова опять свесилась набок.
Он осушил бокал.
— Дай еще, — потребовал он.
Нож был слишком далеко. Даже если бы ему удалось хоть как-топридвинуть к себе стол, еще более тяжелый, чем кресло, в котором он сиделсвязанный и беспомощный, он бы ни за что не сумел вовремя схватить нож.
Тонио поднял бутылку.
Федерико поймет, что случилось нечто непредвиденное. Онподойдет к двери. Дверь. Дверь.
Когда Карло поднимался по лестнице перед красавицей, онслышал какой-то шум, раздававшийся по дому, как грохот пушки. А еще у неготогда мелькнула мысль, что женщина не могла бы с такой легкостью задвинутьтяжелый засов, как это сделала она.
Но для его людей и такой засов не стал бы помехой.
— Почему ты не сделал этого? — опять спросилон. — Почему не убил меня раньше?
— Потому что хотел поговорить с вами, — так мягкоответил Тонио, что это снова было похоже на шепот. — Я хотел узнать...почему вы пытались убить меня. — Его лицо, бывшее до этого бесстрастным,слегка покраснело. — Почему вы послали наемных убийц в Рим, хотя я зачетыре года не причинил вам ни малейшего вреда и ничего у вас не просил? Может,это моя мать останавливала вашу руку?
— Ты знаешь, почему я послал их! — заявилКарло. — Как долго собирался ты еще ждать, прежде чем добраться доменя! — Он почувствовал, как его лицо вспыхнуло и покрылось испариной, иоблизал соленые губы. — Все, что ты делал, говорило мне о том, что тыпридешь! Ты послал за шпагами моего отца, ты проводил кучу времени вфехтовальных салонах, в Неаполе умудрился прирезать евнуха, а какого-томолодого тосканца обратил в бегство. Все боялись тебя!
А твои друзья! Могущественные друзья, о которых мне непереставали рассказывать. Ламберти, кардинал Кальвино, ди Стефано изФлоренции... А потом на сцене ты осмелился использовать мое имя. Это ведь былоперчаткой, брошенной мне в лицо! Ты специально жил так, словно издевался надомной. Ты жил так, что клинок все ближе и ближе оказывался у моего горла!
