* * *
Сегодня Гранах вдруг раскапризничался. Странно — обычно он мало говорил и всегда слушался. Он никогда не участвовал в играх — а дети вновь начали играть: теперь они перебрасывались мячом, найденным в рюкзаке вместе с другими незнакомыми и непонятными вещами. Мяч оказался не таким уж непонятным — все сразу сообразили, что с ним делать. Может, Том подсказал, а может, просто их руки вспомнили то, что заложено во всех детях веками, но до этой минуты пряталось в самой глубокой глубине. Понятно, что в Лагере мячей не водилось.
Как бы то ни было, Гранах, который никогда не играл в мяч — точнее, раз поиграл и бросил, потому что мяч все равно вываливался у него из рук (хуже, чем у малышки Орлы) и из-за этого все его ругали; Гранах, который шел, когда надо было идти, но когда его никто не трогал, понуро сидел сам по себе, думая неизвестно о чем, а может, ни о чем; Гранах, покрытый волдырями, изуродованный неведомыми молниями войны, отчего на него жутковато было смотреть, — взбунтовался. Взбунтовался против самого себя, против своего уродства, своей ненужности. Дети только что закончили есть и молча наслаждались ощущением сытости, не думая о завтрашнем, тем более о послезавтрашнем дне, как вдруг Гранах вскочил на ноги и начал кричать.
Орла, а за ней Нинне закрыли уши руками — очень уж было громко, почти больно. Но остальные, наоборот, прислушались: громко, конечно, но интересно, что же он вопит.
Ну, разобрать получалось далеко не все, но смысл воплей сводился к тому, что Гранаху опостылело быть никем, ничего не знать и не уметь, опостылело быть самым уродливым и ненужным из всех детей, самым ни на что не годным, которого могло бы вообще не быть и никто бы не заметил, так вот, пусть ему найдут какое-то занятие, раз он сам его не нашел, да какое угодно, хоть плести венки, как Орла, — ну и что, что они бесполезные, зато красивые, и те, кого она ими украсила, ходят гордые и улыбаются, пока не увянут цветы. И Гранах тоже хочет что-то уметь, тоже хочет быть особенным. Конечно, все это было изложено не так четко и последовательно и больше походило на спутанный клубок из воплей, вскриков, топанья ногами и других звуков, которые взлетали высоко и терялись в верхушках деревьев…
Но кто слушал, тот понял. Иногда достаточно просто прислушаться. Поэтому Том, когда вопли наконец прекратились и Гранах бросился на землю и снова стал таким, как всегда, — которого могло и не быть и никто бы не заметил, — поднялся и сказал:
— Ясно. — Потом жестом попросил Глора принести ему мешок с книгой. — С сегодняшнего дня, — объявил он, вытаскивая книгу из мешка и поднимая ее к свету, — ты больше не Гранах Ненужный. С сегодняшнего дня ты — Хранитель Книги. Ты должен всегда носить ее с собой, не забывать, не терять, защищать от грязи и дождя, не разрешать никому до нее дотрагиваться. Я передаю тебе самую драгоценную для нас вещь и ответственность за нее. С этого момента ты становишься таким же важным и драгоценным, как и доверенная тебе вещь. Ты понял?
Никто не посмел ничего возразить, во всяком случае, тогда. Потом, позже, Хана, конечно, выдала Тому все, что она об этом думает: «Ты что, свихнулся? Книгу? Ему, с его курьими мозгами? Да он ее потеряет, уронит в ручей, порвет! И мы останемся без сказок!» На это Том ответил: «Не бойся, я буду за ним присматривать. Ничего страшного не случится».
С этого дня у Тома добавилось забот: теперь он должен был не только вести за собой остальных, добывать еду и принимать решения, а еще и следить за тем, чтобы с Гранахом и книгой ничего не случилось. Но он мужественно взял на себя и эту ответственность. В конце концов, у каждого в жизни должен быть смысл, и если человек не нашел его сам, то надо ему помочь, а лучше от этого будет всем.
Тот день остался у них в памяти как День капризов Гранаха. Или просто: День капризов.
Книга всегда находилась в центре событий. Дети слушали сказки молча, не перебивая, чтобы не разрушить чары волшебства, и лишь в конце, будто очнувшись и возвращаясь в реальность, задавали вопросы. Задавали те, у кого хватало воображения, чтобы эти вопросы возникли, и хватало памяти, чтобы сохранить их до конца рассказа. В этом они тоже изменились: раньше Том по собственной инициативе объяснял всем трудные слова — те, которые они не могли понять за неимением опыта. Теперь спрашивали сами слушатели.
— Наверное, это плохо, если в сердце у тебя торчит кусок зеркала, — сказал как-то Дуду. — Это больно, — и, чуть помолчав, с напускной небрежностью: — Кстати, а что это за штука — зеркало? — ему явно было неловко, что он чего-то не знает.
Сдерживая улыбку, Том объяснил:
— Помнишь, дня три назад мы были на большой поляне и видели пруд? Я вам еще сказал, что эту воду пить нельзя, нужно сначала проверить, не ядовитая ли она. Вы тогда приблизились к берегу так осторожно — осторожно, словно боялись, что вода вас укусит. Заглянули в пруд и увидели самих себя. Так вот, зеркало — это нечто вроде пруда. Только оно маленькое. И блестящее. Его можно держать в руках или повесить на стену и смотреться. Видеть самого себя.
— Ага, а для чего оно нужно? — не успокаивался Дуду.
— Я же говорю — чтобы видеть себя, — ответил Том.
— А зачем мне видеть самого себя?
— Чтобы проверить, всё ли в порядке, — Том невольно поморщился: слишком уж нелепо прозвучало в их условиях такое объяснение. Поэтому он уточнил: — Чтобы увидеть, нравишься ли ты себе, красивый ты или урод… — еще не договорив, он пожалел о сказанном, но было уже поздно.
— Ну, тогда мне лично зеркало не понадобится, — понуро сказал Глор. — Я и так знаю, что я урод.
— Остатки — они все страшные, — подлила масла в огонь Орла.
— Неправда, — возразил Дуду, который был Вылупком, но вместе с тем и другом Глора. — Есть уродливые Остатки и уродливые Вылупки.
— И красивые Остатки и красивые Вылупки, — радостно подхватила Нинне.
— Да, но я — уродливый! Мое зеркало — это вы, — упрямо сказал Глор. — Ваши лица для меня как зеркало. Вы никогда на меня не смотрите. Или смотрите слишком долго. И хотя я сам себя не вижу, но все равно ощущаю их, свои волдыри, могу потрогать руками, чувствую, как они горят. Почему у вас нет волдырей, а у меня есть? — Глор совсем пал духом. Обычно он говорил мало и никогда раньше не задавался такими вопросами, никогда.
— Глор, — вмешался Том, — никто не виноват, если у него волдыри. И ты не виноват. Говорят, это из-за излучения: все, кто находился слишком близко, когда взорвалась бомба, были… покалечены. Кто-то изнутри, где этого не видно. Кто-то — снаружи, как ты и Гранах. Но я уверен, что есть средство всех вылечить. Оно есть. Мы найдем его, как только придем.
Гранах помрачнел. Ему не нравилось, когда упоминали о его недостатке. Он вообще не любил привлекать к себе внимание.
— Лучше бы они появились у меня внутри, эти волдыри. Тогда бы их не было видно, — пробормотал Глор, которого не особенно утешили слова Тома.
— Ага, и тогда ты тоже сидел бы и качался взад-вперед, как те, из Третьего Сгустка? — насмешливо отозвался Дуду. — Ты хоть двигаешься, ходишь, говоришь. И вообще, не такой уж ты урод. Ты просто… немного другой, вот и все.
