различать фазу все еще открытой границы и фазу ее закрытия; только на этой второй стадии условия ужесточились и стали радикальными. Сегодня среди южноафриканских историков тезис о преемственности в строгой формулировке находит уже мало сторонников. Фронтир XIX века, равно как и рабство в Капской колонии (до отмены рабства в Британской империи в 1833–1834 годах), не рассматривается в качестве прямого источника апартеида ХX века. Однако и рабство, и фронтир способствовали тому, что уже в конце XIX века стали развиваться культурное высокомерие белых (в том числе религиозно мотивированное) и практики резкого исключения темнокожего населения из локальных сообществ. Тезис о фронтире не дает общего ключа к истории Южной Африки, но он указывает на огромное значение географии и влияния окружающей среды для формирования социальных установок[118].
Мотив, играющий важную роль у Тёрнера, – зарождение свободы на границе-фронтире – можно найти в Южной Африке только в своеобразно преломленной форме. Исход буров из Капской колонии во внутренние районы страны был, помимо прочего, реакцией на социальную революцию – освобождение рабов в 1834 году. Этому уже предшествовал указ губернатора от 1828 года, согласно которому все, кто не имел статуса раба, были равны перед законом и пользовались его полной защитой[119]. Исход трекбуров из (относительно) урбанизированной и космополитической Капской колонии был, говоря политическим языком, бегством от такого правового эгалитаризма. В своих собственных республиках, основанных в то время, когда даже в Европе республиканская форма правления была редкостью, буры реализовали то, что в некотором смысле было подобно древнейшей эллинской форме самоуправления и демократии с широким участием всех граждан мужского пола и исключением части населения, считавшейся политически незрелой (рабство, однако, в бурских республиках также не допускалось). Эта фронтирная демократия меньше напоминает современное конституционное государство, чем эгалитаризм transfrontiersmen по всему миру. В Аргентине Хуан Мануэль де Росас, архетип каудильо, сначала создал себе базу власти как борец с индейцами на фронтире и только позже позволил городской олигархии Буэнос-Айреса кооптировать себя в качестве «сильного человека», который затем развернулся и начал действовать против своих бывших сторонников-гаучо. В южно-африканской Капской колонии британская колониальная власть была слишком прочно укоренена, чтобы опасаться освободительного движения буров. Буры, в свою очередь, хотели, чтобы их оставили в покое в их изолированных республиках, и не стремились завоевать Капскую колонию. Золотая лихорадка в Витватерсранде, начавшаяся в 1886 году, нарушила эту самодостаточность. Буры, конечно, хотели получить прибыль от новых богатств и предоставили британским капиталистам свободу действий, но при этом постарались сохранить политическую власть в своих руках. Это включало в себя защиту приграничной демократии не только от чернокожего низшего класса, но и от белых новоприбывших (uitlanders). Англо-бурская война 1899–1902 годов возникла из такой неоднозначной ситуации. Она закончилась военной победой Британской империи, которой пришлось пойти на чрезвычайные усилия, чтобы одолеть незначительного в военном отношении противника, и которая теперь сомневалась в том, что колониальное превосходство – особенно в отношении других белых – должно быть обеспечено такой высокой ценой.
Бурское общество на Высоком Вельде было глубоко травматизировано войной; десятая часть населения погибла. Однако буры продолжали составлять подавляющее большинство среди белого населения Южной Африки, и они контролировали сельское хозяйство. Других «конфедератов» для британцев в стране не было. Поскольку о постоянном оккупационном режиме не могло идти и речи, необходимо было договориться с побежденными бурами. Тот факт, что молодое и, в данных обстоятельствах, более либеральное бурское руководство смотрело на это сходным образом, стал предпосылкой для компромисса. Он был достигнут в 1910 году с созданием Южно-Африканского союза: триумф буров, поражение чернокожих африканцев и защита элементарных экономических и стратегических интересов британцев, которые смогли сохранить Союз в составе империи до 1931 года в качестве доминиона, то есть со статусом, аналогичным Канаде и Австралии[120].
Впоследствии старые элементы расовой дискриминации выросли в полноценное расовое государство. Политические и культурные ценности бурского фронтира завладели государством в целом, сначала постепенно, а затем, в 1948 году – с победой на выборах расистской Национальной партии, в радикальной степени. В отличие от Аргентины, где власть фронтира гаучо была вскоре подавлена, в Южной Африке периферия фронтира завоевала политический центр и сохраняла в нем свой след на протяжении большей части ХX века. Ничего похожего не было и в США. В 1829 году президент Эндрю Джексон стал первым представителем фронтира, сменившим на высшем посту представителя городской олигархии Восточного побережья. С тех пор, вплоть до техасской нефтяной династии Бушей, «западные» взгляды неоднократно определяли американскую политику. Однако более серьезный вызов в XIX веке исходил от рабовладельческого Юга. Для политического развития США Гражданская война была тем же, чем Бурская война – для Южной Африки, но в гораздо более сжатые сроки. Выход южных штатов США из состава Союза в 1860–1861 годах был эквивалентом Великого трека, а плантаторская демократия южных штатов до выхода из Союза имела большое сходство с одновременным республиканизмом бурских пионеров, которая, однако, оправдывалась не столько развитой расистской идеологией, как в южных штатах, сколько едва артикулированным, примитивным чувством превосходства. Поражение Юга в 1865 году предотвратило на уровне штатов в США то, что усилилось и утвердилось в Южной Африке после 1910 года: идеологию и практику превосходства белых. Однако в США с конца 1870‑х годов чернокожие вновь оказались лишены некоторых прав, которые были предоставлены или по крайней мере обещаны им во время и после Гражданской войны. Прекращение рабства не сделало чернокожих в США равными гражданами по закону (и тем более по факту). В ходе великих компромиссов после окончания войны в 1865 году в США и в 1902 году в Южной Африке победившие белые партии смогли в значительной степени реализовать свои интересы и ценности – в обоих случаях за счет чернокожих. Очевидно, однако, что в США фронтир не восторжествовал так же, как в Южной Африке: ценности и символы реального «Дикого Запада» проявили себя не на уровне политического устройства, а как составляющие американского коллективного сознания и национального характера. Разрыв между Севером и Югом усложнил политическую географию США. Он стал эквивалентом мятежного фронтира в других частях мира[121].
4. Евразия
В начале этой главы фронтир был определен как особый вид контактной ситуации, в которой два коллектива различного происхождения и культурной ориентации вступают друг с другом в процессы обмена, сочетающие в себе конфликт и сотрудничество в различных пропорциях. Старая тёрнеровская предпосылка, что эти коллективы представляют собой общества, находящиеся на разных стадиях развития, как выяснилось, неверна в таком обобщенном виде. Во времена Великого трека, если привести лишь один пример,
