А когда убийство произошло, то пошли слухи, что на месте происшествия остался нож и что потерпевшая должна была встретиться с кем-то на свидании. Тогда Подкорытов, зная, что у Перевалова есть перочинный нож, попросил его подточить карандаш. Перевалов смутился и заявил, что нож потерял. Так и возникли у Подкорытова подозрения.
Подкорытов опознал нож, предъявленный ему Ененковым. Секретарь парторганизации рассказал, что Перевалов дружит с их работницей Шепетой Марией и еще с Овчинниковым Георгием.
По просьбе Александра Ильича Подкорытов прислал в каморку Шепету. Одна нога у нее была короче другой, и она носила специальную обувь. Когда следователь предложил ей рассказать все, что ей известно, Маша сильно побледнела и вдруг заплакала навзрыд. Как ни пытался ее успокоить Ененков, но у него ничего не вышло. Пришлось отправить ее в цех и вызвать Овчинникова.
Георгий был мрачен и, сев на стул, повесил голову, отчего показалось, что горб у него на спине и груди как бы поднялся выше.
— Я виноват и прошу меня наказать, — не ожидая вопросов, начал Овчинников, — я оказался недалеким и близоруким человеком.
Ененков с удивлением смотрел на Георгия.
— Перевалов и Соболев в тот вечер, когда совершили убийство, пригласили и меня пойти с ними.
— Что же они говорили?
— Они говорили, что нужно убить одну женщину, плохую женщину. Я думал, что они дурачатся, отмахнулся и не пошел.
— Значит убийство ими было задумано заранее?
— Да, заранее.
— А Шепета знала об этом?
— Наверно, знала.
Окончив допрос Овчинникова, Ененков опять пригласил Шепету. Она была уже спокойна, но бледна.
— Я расскажу вам все, — сказала она тихим голосом, — с Анатолием Переваловым мы дружим давно. И он мне уже говорил, что мы поженимся, когда ему исполнится восемнадцать лет. И вот как-то раз мы шли с ним по улице и навстречу нам попалась Герман. Она посмотрела на Толю, на меня и сказала: «Ишь какого красавчика подцепила, а сама хромоногая!» Мне стало очень обидно. Толя не расслышал и стал спрашивать, что она сказала. Я вначале не говорила, а потом передала ему ее слова. Он страшно возмутился и заявил, что отомстит ей за меня. А потом, когда произошло убийство, я спросила его, неужели это сделал он. Он ответил, что да. Я ему сказала, чтобы он немедленно шел в милицию. Но он заявил, что пойдет в милицию тогда, когда арестуют кого-нибудь другого, и чтобы невинный не страдал, то он тогда пойдет и расскажет… Я хотела сама пойти в милицию, но не успела.
Шепета начала всхлипывать и в конце концов опять расплакалась. Ененков был раздосадован. «Значит эти сопляки-убийцы не совсем правдиво рассказали. Пытались представить нечто наподобие необходимой обороны, а сами задумали убийство заранее».
Вернувшись в милицию, Ененков вызвал для нового допроса Перевалова.
— Почему сказал неправду? — спросил следователь. — Ты же заранее задумал это убийство! Еще в помощники Овчинникова приглашал! Решил убийством отомстить за оскорбление Шепеты! Рассказывай, что тебя толкнуло на этот шаг?!
Перевалов широко открытыми глазами смотрел на следователя и, когда Ененков замолчал, ожидая ответов, Анатолий опустил голову, а затем начал сбивчиво говорить.
…Вот мать беспрестанно чем-то занятая, хмурая и неприветливая. Толя все время жил с ней, но ему казалось, что он живет один, а мать это какой-то неодушевленный предмет, как стол или шкаф.
Впечатление об отце осталось, как о чем-то небольшом, качающемся, с запахом спиртного. Его голос был невнятным. Когда отца не бывало дома, Анатолий пытался подражать его манере говорить. Это оказывается было совсем не трудно. Нужно было просто во время произнесения слов языком шевелить еле-еле, а губами не двигать совершенно. Мать, слыша и видя эти занятия, только усмехалась. А времени у Тольки было много. Проклятые ноги отставали от роста всего тела и долго не ходили. Руки были такими же тонкими, как ноги. Целыми днями сидя у окна, мальчик смотрел на улицу. Там было столько интересного! Особенно, когда появлялись мальчишки и затевали какие-то игры. Ему хотелось бегать так же быстро, как и другие. Быть первым, чтобы все его хвалили. Но как добиться этого, когда ноги, как чужие.
Наконец он начал ходить и стал появляться на улице. Но эти выходы принесли мало радости. Ребята с удивлением смотрели на его бледное лицо, неуклюжие ноги. Никто не звал его играть, а когда он сам напрашивался, ему говорили: «Ты не умеешь!» Однажды один из мальчиков при молчаливом согласии других ребят заявил:
— Мы не будем с тобой играть! Ты хромой, а отец твой бандит!
С того времени все ребята и улица вместе с ними потеряла в глазах Тольки свою прелесть. Мать на вопросы сына ответила, что у него нет теперь отца, а если он вернется, то не скоро.
Годы учебы в школе проходили, не оставляя радости. Учителя жалостливыми глазами смотрели на Тольку и, как ему казалось, незаслуженно завышали ему оценки. Ученики же на переменах говорили ему об этом открыто. И он перестал заниматься. Может быть ребята не будут высказывать недовольства? Но получилось не так. Если раньше его не ругали, то теперь стали ругать, и Толька перестал ходить в школу. Мать не обращала на это никакого внимания.
Однажды, когда Толька пришел из леса, куда он любил ходить, его встретила повеселевшая мать. В квартире сидел незнакомый худой мужчина. Это был отец. Толька с удивлением смотрел на него, не испытывая никакой радости. У отца эта встреча, очевидно, тоже не всколыхнула никаких чувств. Он поступил на работу и через некоторое время опять стал часто домой приходить пьяным. Он подзывал к себе сына и заплетающимся языком что-то бубнил.
Вскоре отец снова исчез, и Толька услышал разговоры, в которых вместе с именем отца мелькали слова «хищение», «срок двадцать пять лет». В конце концов Толька попал в артель инвалидов. Здесь впервые он почувствовал некоторое облегчение. У него появились друзья и среди них такая ласковая, такая хорошая Маша Шепета!
Следователь Ененков, слушая тихий голос Перевалова, прерываемый тяжелыми вздохами и паузами, думал: «Вот теперь уже, пожалуй, можно объяснить более убедительно причину убийства. Как и все инвалиды, Анатолий слишком болезненно переживал свою физическую неполноценность и оскорблений на этот счет не терпел».
Рассказ Соболева о своей жизни был короче. Отца он совершенно не помнил. Мать, беззаботная и легкомысленная женщина, только тогда вспоминала о существовании сына, когда бывала в нетрезвом состоянии и то после ухода очередного «гостя».
Месяцами Леня ходил непричесанный и неумытый, в грязной одежде. Кушал, что давали соседи или товарищи. Он уже
