собственной совестью. Законы совести не стареют.
— Да ведь вас не заставляют писать отзыв, если того не заслуживает, допустим, работа господина Уоткинса. И вообще, вы приехали разве затем? Я очень рад, что это недоразумение выяснено, теперь, как это принято говорить, полное взаимопонимание. Господа, я провозглашаю тост за наше с господином Петраков‑вым полное взаимопонимание.
Сверкали белизною тарелки, блестели емкие фужеры. «Чего это я начал ершиться? Отзыв... Пусть делают, как хотят». Иван Андреевич заговорил снова:
— Вообще, если уж мы начали о майя, это были очень любопытные люди. Например, год у них состоял из трехсот шестидесяти дней. К ним прибавлялись еще пять дней, но эта прибавка считалась как несчастная. Во время пяти несчастных дней можно было не соблюдать законы, не отдавать долг, позволялось обманывать. Это, кстати, было не только у майя. Такой обычай существовал в Древнем Египте, в Вавилоне, в Индии.
— Господин Уоткинс! — захохотал Гровс. — Вы прощены. Будем считать, что прошел как раз один из тех пяти несчастных дней.
Гровсу пришлись по душе слова русского профессора. Все бесцеремоннее всматривался он в гостя:
— А вы, господин Петраков, оказывается, не медицинский работник, не биолог, а историк...
— Бывает такое, — улыбнулся Иван Андреевич. — Не всегда при первом знакомстве удается определить профессию человека. История — моя старая любовь. Если бы не медицина, стал бы историком.
— Хобби! — многозначительно поднял указательный палец Гровс. — Предлагаю тост за то, чтобы каждый из нас не изменял своему хобби, как это делает господин Петраков.
В зале появилась официантка. Стройна, молода, короткая, «под мальчика», стрижка, на смуглом с густыми черными бровями лице ни улыбки, ни особого внимания к кому-то одному из присутствующих. Нет, все же одному внимание было особое.
Официантка держала поднос с украшенными зеленью салатами из тонких ломтиков ветчины. Вначале направилась к гостю, ни одной дамы за столом не было, поэтому — к гостю, и вдруг круто, на полпути догадавшись о своей оплошности, повернулась к Гровсу. И Гровс, потемневший лицом при ее движении к русскому профессору, сразу же заулыбался, как только увидел рядом с собой молодую красивую женщину. Потом уже остальные мужчины брали с подноса тарелки, наполненные зеленью и ветчиной.
В честь персонала, обслуживающего официальные торжества, редко где можно услышать приветственные речи. Но здесь, в зале, Гровса распирало нетерпение. Он пытался остановить официантку, сновавшую от стола к открытой двери и обратно с тарелками, но она только улыбалась ему в ответ:
— Осталось немного... Одну минуточку...
Гровс встал, загородил собой дверь и заставил ее сесть за стол. Она села на краешек стула, но перед нею не оказалось прибора — лишняя персона.
— Господа! За успехи в науке!
Дружно встали и, пока опорожняли рюмки, девушка успела подойти к Гровсу. Он расчувствовался, казалось, сейчас заплачет. «А он очень стар», — смотрел на эту странную пару Иван Андреевич.
Были еще тосты, много тостов. После официального завтрака разговаривали стоя, кому где было удобнее. Гровс вышел следом за девушкой; Жак рассказывал что-то смешное, и Хаббарт смеялся, то и дело вытирая очки носовым платком; Уоткинс взял под руку Ивана Андреевича и, оттеснив к окну, зашептал:
— Худо мне живется, господин профессор. Кому будет плохо, если вы напишете положительный отзыв? Гровс вмешивается... Запретил знакомить с моими экспериментами. Сказал, что другие, поважнее дела впереди. Даже обязал забрать мои документы, чтобы не утруждать гостя.
— Значит, я больше ничего не увижу? — удивился Иван Андреевич.
— Почему же, увидите. Но я — о документах... Сегодня вас будет сопровождать господин Сенье. У него тоже есть кое-что любопытное. Но уж лучше, я считаю, одно довести до конца, а потом переходить к другому.
Иван Андреевич тоже считал, что если знакомиться с экспериментом, то как можно полнее.
3
После завтрака Жак сменил Уоткинса.
У Ивана Андреевича еще не стерлась в памяти дорога от аэропорта в научный Центр, и ему не хотелось оставаться наедине с Жаком. Долго и обстоятельно выяснял у него, когда лучше получить свои вещи, оставшиеся в квартире Уоткинса. Потом, сидя на веранде, Иван Андреевич наблюдал, как все быстрее и быстрее прогуливался мимо него Жак. Голос его становился все равнодушнее и бесцветнее. Чувствовалось: обманчиво это равнодушие, нет-нет да и кольнет Жак острым взглядом профессора.
Если бы не положение гостя, то Иван Андреевич без всякой проволочки отказался бы от знакомства с экспериментами Жака. Не верилось в серьезность этого человека, а значит, и в его исследования.
— Вас не устраивает мое общество? — неожиданно остановился Жак напротив Ивана Андреевича. Щеки были красными, словно воспаленными. Видно, что не безразлично отношение к нему русского гостя. — Я не прошу подачки — вашего внимания, я выполняю распоряжение господина Гровса. Скажите ему, если хотите отказаться от меня. Это в вашей власти.
Что ж, хорошо, если Жак понимает ситуацию. Теперь-то, наверно, будет считаться со временем гостя, как тратить его и сколь целесообразна эта трата. Иван Андреевич спросил:
— Далеко ли идти?
— Нет, — сухо ответил Жак.
Лицо его показалось уже усталым. Вел он гостя закоулками между толстых мрачных стен. Окажись один, Иван Андреевич ни за что не нашел бы выхода. Часто попадались на глаза серые бетонные пояса в кирпичной кладке — противосейсмические монолиты, то и дело встречались открытые массивные двери литого железа с могучими рычагами-крюками вместо ручек. Подобные рычаги-крюки видел Иван Андреевич в подвалах своей лаборатории, приспособленных под бомбоубежище.
Жак привел в такую же квартиру, в какой Иван Андреевич провел ночь. Однообразными были эти квартиры — типовой проект.
На крючке у двери висела солдатская шинель. Серо-зеленая, с погонами и какими-то другими нашивками, с выпуклыми, из потемневшего оловянного сплава пуговицами. «Мало ношена, — отметил Иван Андреевич, — на рукавах еще не разгладились складки от упаковки». У письменного стола на спинку маленького кресла из металлических трубочек, обтянутых черным дерматином, был наброшен солдатский мундир тоже со знаками отличия. Рядом с креслом стояли чемоданчик с металлическими наклепками на углах и ранец — обычное имущество военнослужащего.
— Как это понимать? — показал Иван Андреевич на солдатский мундир.
— Так и понимайте: человек разделся, определил свои вещи по надлежащим местам. После этого поступил в наше распоряжение. Эксперимент...
Жак отвечал нехотя, показывал: мне это не нужно. Если бы
