из «порше» и посмотрел на меня с неприязненной тревогой.
– У тебя шикарный шарф, – сказала я.
– Это ты к чему? – Он подозрительно нахмурил брови.
– Шарф понравился, вот и все.
Третий год я твердила ему, что нам нужно разойтись.
Нет, у меня не было ни любовника, ни претендующего на статус моего мужа приятеля, к разводу меня подталкивало совсем другое – все обостряющееся и усиливающееся чувство опасности: этот человек в дорогом распахнутом пальто, с кожаным кейсом в руках, подстриженный в престижном салоне, уже несколько лет вызывал у меня страх.
Но он все оттягивал и оттягивал развод.
И причину своего страха я знала. Многие бы расценили ее как простую двойную глупость: суеверие Димона и моя впечатлительность.
Суть причины и в самом деле выглядела странно – это была уверенность Димона, что несколько лет назад он получил второй мистический знак от управителей своей судьбы: ему открылось, что конец его жизни уже виден – ему осталось жить восемь лет.
Этот знак не был связан, как предыдущий, с тенью на облаках, которую он увидел в детстве, или с чем-то еще, таким же удивительным. У Димона просто заболела правая рука.
– Бинт в доме есть? – спросил он.
– А бинт зачем?
– Я сделаю компресс. Привез летом с Алтая мазь.
Мы встретились глазами, и он понял: я тоже теперь знаю.
Ведь он сам не раз со значением рассказывал мне, что у его отца, старика Сапожникова, за восемь лет до смерти заболела рука. Отец накладывал алтайскую мазь, бинтуя руку…
По интонации Димона я сразу, когда он еще рассказывал об этом в первый раз, почувствовала: соотнесенность заболевшей руки и срока отцовой смерти для Димона стала значимой вехой, его подсознание оставило эту соотнесенность себе для будущего сигнала и обратило в такой же знак, как тень на облаках. Только противоположный по значению.
И сигнал прозвучал.
– Так найдешь?
Меня пронзил его взгляд.
Это был взгляд такой острой ненависти, что, застрянь ее черный наконечник во мне, я бы сразу же могла смертельно заболеть.
Но острый наконечник растопила моя жалость к Димону – и спасла меня.
Я-то не хотела, чтобы он умер.
– Да, шарфик ничего, – усмехнулся он.
Семь лет прошло, как Димон упорно мазал черной мазью и самостоятельно бинтовал свою руку.
– Меня ждут, – произнес он несколько смущенно, что удивило меня. – Ну… проект. Хочу помочь людям, они танцевальный клуб решили организовать. И вот встречаюсь с представителем.
– С девушкой, конечно.
На углу Таганской улицы его ждала двадцатисемилетняя любовница, которой Димон прихвастнул, что мы купили для Аришки квартиру. Через несколько дней любовница, рыдая, сообщила Димону, что ждет от него ребенка.
Это я узнала много позже.
И все остальное тоже.
И то, что она прожила с Димоном в нашем деревенском доме ровно три месяца, после чего он увез ее из Москвы в город Н., и то, что ее главным проектом оказались совсем не танцы. А мой муж.
А еще точнее – наша семейная собственность.
* * *
Я сразу была против этого дома. Когда Димон привез меня в деревню возле Коломны и показал старый, дореволюционной постройки, дом, сказала – не покупай, мрачный какой-то.
Димон не мог скрыть досады.
– Не нравится, что ли? – Его лицо выразило вечное: все ей всегда не так, этой принцессе на горошине (принцессой на горошине иногда называл Ирэну его отец). – Ты погляди, какая кладка: сейчас так не строят. Восстановим – дом еще сто лет простоит!
– Тебе нравится – это главное.
– Не то слово – нравится. – Димон удивленно приподнял брови. – Я просто запал на него. Приехал сюда вечером, увидел его, поставил машину – и даже сразу уехать не смог, ночь ночевал рядом с ним, точно он меня примагнитил.
– Наверное, так и есть, – сказала я. – Он чей был, ты не узнал?
– Старик сосед мне историю дома рассказал. Невеселую, правда. И про призрак хозяина упомянул.
– Тебя в последнее время тянет на темное.
– А тебя на всякую эзотерику! Думаешь, это светлое? Русский человек – это православный человек, и никаких отклонений быть не должно!
– Ну и что же старик поведал?
– Можно без иронии?
– Хорошо.
– Жил в доме до 1917 года некий Лукин. Такой вот как бы однодворец, правда, числившийся то ли в коломенском, то ли в рязанском дворянстве. Так что дом не мещанский – классического усадебного типа. Но Лукин стал заниматься скототорговлей. Семья его, кстати, проживала в Москве, а он здесь. Один. Ну или с какой-нибудь кухарочкой. – Димон хохотнул, и планы его мне сразу стали ясны: кухарочек в деревне отыскать несложно. – Дом он сам и построил в 1897 году. Торговля у него шла, видимо, неплохо, но, к несчастью…
– …сам он погиб, ведь так?
– Ну вот как ты догадалась? – Димон даже стал меньше ростом, точно моя проницательность его немного сплющила. – Бабушка Антонина Плутарховна была ведьма. И ты такая же. И она до сих пор нами управляет!
– Но ты же сказал «к несчастью»…
– Но он мог и просто рано умереть.
Он поднял голову и глянул на облака. Они плыли, низкие, сугробоподобные, над самой деревней.
– Хорошо-то как здесь… Чудное место. И сейчас, осенью, красотища, а летом будет вообще прекрасно. Аришке понравится.
– А что с Лукиным, ты не закончил.
– Он попал под поезд. Ехал на лошадях. Деталей дед не знает. Может быть, повез как раз скот на продажу, что скорее всего, и лошадь понесла… В общем, погиб.
– Ужас.
– Да, жалко мужика.
– А дом кому достался?
– Сначала никому. Стоял пустой. Семья Лукина отказалась его брать, даже приехать на похороны отказалась. И знаешь, что родственники сказали, когда узнали про его гибель? «Собаке – собачья смерть».
– Жуть.
– Видимо, он сильно супруге насолил!
– Потому дом кажется таким мрачным…
– Да глупости! Мы дом восстановим, душа Лукина возрадуется и успокоится. Обретет покой. Может, свечку в церкви поставить за упокой? А то, дед сказал, сюда сельский молодняк повадился ходить по ночам: музыку врубают и дискотеку устраивают, даже стены исписали, гады! Мешают душе Лукина спокойно созерцать.
– Не боятся призрака!
– Они ничего не боятся. Оторвы. – Димон снова глянул на облака. – Холодает. Наверное, завтра выпадет первый снег. – Он поежился. – А потом дом забрал сельсовет и сделали здесь клуб на три деревни… В начале девяностых, соответственно, все развалилось, и с тех пор дом стоит пустой… Мы его выкупим, он, я уже узнал, зарегистрирован как здание бывшего клуба, отреставрируем – будет наш.
* * *
К следующему лету дом восстановили, правда, остались кое-какие недоработки, но воду провели, туалет, ванную комнату отделали, кухню поставили, так что жить стало уже можно. И я в деревню приехала. Мы сразу, еще проектируя ремонт, решили: первый этаж его, второй – мой. Чтобы не толкаться локтями.
Аришке отвели детскую тоже на втором этаже.
Про полученный год назад знак о смерти через восемь лет Димон, как мне казалось, забыл, увлеченный постройками и ремонтом.
Внизу он убрал все стены и сделал себе одну огромную комнату с камином; наверху, наоборот, комнат было несколько. Под зеленой крышей оставили просторный чердак, который Димон со временем тоже планировал сделать жилым, а в полуподвальном этаже, рядом с ванной комнатой, оставалась большая пустая комната с земляным полом: Димон объяснил, что там будет глухое помещение, может, для хранения овощей, а может,
