и передала его Ми-тинага, который тихонько появился в зале и теперь стоял с ребенком на руках в неверном свете факелов. Сцена была чарующая. Митинага стал потчевать младенца, которого по случаю праздника нарядили в красную парчу, рисовыми лепешками. Места для придворных находились в западной части восточного крыла здания; здесь же сидели и двое министров. После окончания церемонии они вышли на улицу и взошли на мостик в саду. Было заметно, что все они изрядно пьяны.
Так как факелы уже догорали, в зале приказали зажечь лампы. Митинага распорядился принести корзины с кушаньями, которые составили на веранде. Некоторые из корзин следовало сразу отнести на кухню, потому что следующий день был объявлен гадателями несчастливым и постным.
буковой занавесью, и спросил, можно ли начать вызывать придворных. После этого все начали по очереди подходить к помосту; первым пошел сам Митинага. Дамы встали в два или три ряда за занавесями. Правый министр, приплясывая, подошел и, приподняв занавесь, взглянул на сидевших за ней Дайнагон и Косёсё. Они засмеялись, заметив при этом, что министр уже староват для подобных шуток. Он же, не чувствуя, что уже переходит все границы, начал отбирать у дам веера, отпуская при этом непристойные шутки. Начальник свиты наследника взял большую чашу с сакэ14, затянул песню и начал танцевать — надо заметить, что танцевать он умел очень неплохо. В другом конце зала, при-
до дна — это считалось честью.
слонясь к дверному косяку, стоял начальник Правой стражи, разглядывавший одежды дам, видневшиеся из-под занавесок По этому поводу дамы обменялись замечаниями, что он, в отличие от прочих, ведет себя весьма достойно и сдержанно. Он неохотно принял чашу с сакэ и затянул песню «Тысяча и десять тысяч лет». «Я думаю, что госпожа Мураса-ки должна быть где-нибудь здесь!» — воскликнул начальник Левой стражи. Мне очень хотелось ответить что-нибудь наподобие: «Что ей делать в этом месте, где нет никого, кто хоть немного бы напоминал принца Гэндзи?» Правый министр велел принять чашу с сакэ придворному третьего ранга Санми-но Сукэ. Когда тот проходил мимо хранителя императорской печати, последний вдруг залился пьяными слезами. Один из советников государя заигрывал в углу с госпожой Хёбу. Премьер-министр благосклонно слушал даже непристойные шутки. Это была ужас-и мы решили спрятаться за какой-нибудь занавесью. Когда мы уже почувствовали себя в безопасности, занавеску подняли и в наше убежище с шумом ввалились сыновья Митинага вместе с советником Канэтака и самим Главным министром. «Пусть каждая сочинит по стихотворению — тогда я вас отпущу», — сказал Митинага. Я была испугана и чувствовала себя беспомощной; второпях я сложила так:
Сколько лет жизни суждено принцу? Тысяча лет. Нет, много тысяч лет бесконечного счастья!
— Хорошо сказано! — заметил Митинага и, повторив мой стих дважды, ответил:
Будь журавлем я, Живи я тысячу лет — Тогда смог бы я счесть множество лет счастья Предстоящих наследнику на троне. рение ему удалось, потому что исходило из самого сердца. Ребенка, о котором говорят такими словами, непременно будет ожидать блестящее будущее и долгая и счастливая жизнь. Митин а га сам был весьма доволен собственным стихотворением.
— Ваше Величество слышали стихотворение? Это я его сочинил! — сказал он, и все заметили, что Мити-нага и впрямь сильно пьян. — Я хороший отец, а вы хорошая дочь! Посмотрите на вашу мать — она прямо светится от счастья! Наверное, она думает, какой у нее славный муж!
Его жене, кажется, не очень-то понравилась эта речь, и она ушла.
— Ваша мать рассердится, если я тоже не пойду, — сказал Митинага и пошел вслед за женой, бормоча: — Простите меня, Ваше Величество, но с родителями вам все же повезло!
Все присутствовавшие засмеялись.
Приближался день возвращения ца была занята переплетением книг. Меня позвали к ней, чтобы я приводила в порядок уже готовые рукописи и писала письма с пожеланиями к переписчикам.
Шли дни. Однажды в комнату вошел Митинага, который заметил, что дни стали гораздо холоднее и государыне было бы неплохо поберечься. Он ушел, а через какое-то время вернулся и принес подарки: красивую бумагу, кисточки и тушь. Государыня сама начала раздавать их дамам. Дамы смущались и отнекивались, но в конце концов, краснея, принимали подарки.
Из дому я привезла рукопись своей «Повести о Гэндзи». Я спрятала ее в своей комнате, но Митинага как-то узнал, где она лежит, и взял ее — одна дама, видите ли, хотела почитать мой роман. Но это еще ничего, а вот что меня действительно волнует, так это то, что эта рукопись была в свое время не слишком хорошо перебе-
лена. Не дай бог, я еще стану предметом насмешек!
Младенец уже начинает лепетать, и, конечно, государю не терпится увидеть его. В водоем за дворцом прилетает день ото дня все больше и больше уток.
Как мне хотелось, чтобы пошел снег! Снегопад начался, когда я уже два дня как покинула двор и вернулась в родительский дом. Деревья у дома — мои старые знакомые — напоминают мне о тех меланхоличных временах, когда я имела обыкновение смотреть на них, размышляя при этом о цветах, пении птиц, осеннем и весеннем небе, лунных тенях, морозе и снеге. Мне показалось вдруг, что я вернулась в прошлое и впереди меня ожидает еще много безрадостных лет. Прежде чем отправиться ко двору, я пыталась развеять свою печаль, рассылая письма тем людям, даже и малознакомым, которые, как мне думалось, могли понять мое состояние. Я всегда была в тени и не
момента, пока не отправилась во дворец. С тех самых пор, увы, я чувствую себя несчастной. Сегодня я было открыла роман, но потом отложила его. Мне подумалось, что мои знакомые, наверное, считают меня пустой и никчемной, и мне вдруг расхотелось писать им. Еще мне вдруг подумалось, что ведь и самые близкие люди могут пересказывать мои письма кому-то еще — как же я могу доверять им свои самые сокровенные мысли? Поэтому писем я писала все меньше и меньше.
’ Я решила больше не встречаться с теми молодыми особами, которые частенько бывали в моем доме до того, как я переехала во дворец. Я сказалась больной, когда некоторые из них приехали было навестить меня. Все вокруг меня переменилось вплоть до мелочей — я словно переселилась в какой-то другой, отличный от реального, мир. Теперь я пишу письма только тем, с кем я и
