.
— У меня не было первой мысли,— признался я.
— Ну, может быть, вторая? — игриво и нервно спросил он.
— А откуда вы считаете? — поинтересовался я.
— Стоп! — крикнул с бородкой и подбежал ко мне: — Послушайте, гражданин Сухоногов! Вы же совершили красивый поступок! И отвечайте красиво, просто, ясно, без вопросов. Все сначала!
Мне так захотелось к ребятам в цех, что, были бы силы, встал бы и ушел. Но сил не было, потому что меня записывали для многомиллионных зрителей.
— Это вы тот самый гражданин Сухоруков, который нашел пятьдесят тысяч рублей? — криво улыбаясь, спросил корреспондент и, не дав мне ответить насчет того, что это я тот самый, быстро продолжил: — Вы отнесли деньги в милицию, не так ли? — И опять, не дав мне ответить, так ли, не так ли, разъяснил: — А ведь на эти деньги можно купить автомобиль, дачу, цветной телевизор...
— Думаете, зря отнес? — спросил я, не понимая, чего он от меня добивается при многомиллионной аудитории.
Корреспондент замолчал, видимо обдумывая, зря отнес или не зря.
— Пельменей можно было купить, — вставил я, потому что их очень люблю. — Сто тысяч пачек.
Корреспондент как-то егознул на стуле, будто сел на воду.
— Вы хотите сказать — пианино? — беззвучно прошептал он, бетонно затвердевая лицом. Не знаю, чем ему не понравились пельмени.
— Отгадайте загадку, — предложил я, вспомнив, что бородатый рекомендовал говорить с юморком: — Стоит корова, орать готова. Что это по-вашему?
Корреспондент беспомощно глянул по сторонам и сделался каким-то пятнисто-зеленоватым, как сыр рокфор. Еще бы: эту загадку у меня никто не отгадывал.
— Лошадь, — предположил он, со страхом рассматривая меня, будто перед ним оказалась та самая корова, орать готова.
— Не угадали, — сказал я.— Пианино.
У нас образовалась пауза: или он уже все узнал, или я своей загадкой сбил его с панталыку. Из-за аппарата, похожего на громадную мясорубку, выглянул с бородой и показал ему кулак. А может, мне. Но корреспондент сразу ожил — значит, ему — и звучно спросил:
— А что сказали ваши родственники, знакомые, товарищи? Например, что сказала ваша жена?
— Дурак, сказала.
— Стоп! — бабьим голосом крикнул бородатый, потряхивая ею, как мочалкой на веревке. — Гражданин Сухорёбров, это невозможно! Давайте сюда Текусту!
Я уставился на громадную мясорубку: все-таки с машиной дело иметь лучше, современные машины поумней людей бывают. Я смотрел на мясорубку, поэтому обомлел, когда увидел расписанную красавицу, которая сидела на месте корреспондента и смотрела на меня с таким же интересом, с каким я смотрел на мясорубку. Я их в метро-то смущаюсь — не мясорубок, а расписанных красавиц. Здесь, перед многомиллионной аудиторией, под игриво-карим взглядом Текусты, перед ее карминными губами, перед ней, в общем, кровь с паром бросилась мне в лицо и голову — они и раньше бросались, но теперь как-то по-особенному, с температурой. Видимо, я жутко покраснел. Стояла напряженная тишина: она наверняка забыла, о чем меня спрашивать, пораженная моей обваренной физиономией. И тогда громким шепотом я подсказал:
— Это вы тот самый гражданин Сухоруков, который нашел пятьдесят тысяч рублей?
— Стоп! — рявкнул бородатый, и я увидел перед глазами его окончательно съехавшую на щеку бородку.— Гражданин Сухорылов!
Ну, думаю про себя, Сухорылова стерплю, а если назовет Сухомордовым, то не стерплю.
— Гражданин Сухорожев! Можете вы мне запросто, без телезрителей сказать, почему вы не взяли деньги себе?
— Потому что они чужие, — запросто сказал я и добавил: — В моей бригаде так бы сделал каждый. Честность не подвиг, а просто честность.
— Вот! — крикнул режиссер так, что у Текусты подпрыгнул парик. — Вот так и скажите зрителям! Просто, не волнуясь. Скажете?
— Могу, — согласился я, хотя подумал, что зрители это и без меня знают.
— Начали! — приказал бородатый.
Я кашлянул в кулак, глянул в мясорубку и начал говорить:
— Товарищи телевизионные граждане! Конечно, на пятьдесят тысяч я бы мог купить сто тысяч пачек пельменей. А зачем: в холодильник они не влезут, а сразу не съешь. Хотя две пачки могу, а после работы могу и три. Да всех пельменей все равно не купить, мясокомбинат еще наделает. Вот сарделек за рупь сорок пять...
— Стоп!
— Благодарю за внимание, — буркнул я мясорубке, соскользнул со стула, опустился на четвереньки, прошмыгнул между ножками, потом под онемевшей Текустой, через провода, трансформаторы, юпитеры, по лестнице, на улицу — и по асфальту на четвереньку. — Гражданин Сухорылов!
Зато мне все дорогу уступали.
Усреднение
Критик Поветров дал в журнал большой критический обзор современной прозы. Для всех писателей он нашел теплые слова. Если же и прорывалась иногда суровая нотка, то она была столь тактичной, что и не прорывалась. Дойдя до Постаментова, критик не удержался от великих слов, ибо он ему действительно нравился. Поветров написал буквально следующее: «Поступившая в редакцию новая повесть воистину талантливого Постаментова повергла каждого из нас в священный трепет».
Знакомый Поветрова, тоже критик, просмотрел рукопись:
— Возвеличиваешь. Сейчас не модно. Замени «талантливого».
Поветров же остался при своем мнении и был при нем сутки, пока не подошло время сдавать рукопись. Тогда без ущерба для Постаментова он заменил «талантливого» на «способного».
— Голубчик, — сказал главный редактор. — Вы пишете, что Постаментов способный. А разве другие не способные? Наш писатель весь способный, нормальный, И Постаментов небось нормальный. Ведь нормальный?
— Нормальный,— зыркнул глазами Поветров.
— Так и напиши — нормального Постаментова. Стиль кое-где архаический: «священный трепет». Просто «трепет».
Поветров еще зыркнул, опасаясь уже за весь обзор.
— Остальное пойдет, — улыбнулся редактор.
Критик ушел довольный, ибо одолел врага с незначительными потерями...
— Дядя Ваня, тут описка — «нормального Постаментова», — сказал ученик наборщику.
— Ох, — простонал дядя Ваня, который принял две таблетки от головной боли. — Набери «ненормального», и будет нормально.
— Как же «ненормального»?
— Ох, это, наверное, дружеские шаржи...
Когда Поветров получил журнал, то он прочел: «Поступившая в редакцию новая повесть воистину ненормального Постаментова повергла каждого из нас в трепет». Он тоже затрепетал, а когда вбежал в редакцию, то трепет перешел в дрожь.
— Хочу вас огорчить, — сразу
