Да, она посмотрела на него.
Она глядела на него из ночной мглы. Он презирал ее и в то жевремя знал, что в тот момент, когда улыбнулся ей восхищенной улыбкой, глаза егозажглись похотливым блеском. Всегда одна и та же дерзость, то же кокетство, таже игра в кошки-мышки, в то время как внутри его грызет скорбь. "Тыдумаешь, я хочу тебя, ты думаешь, я желаю тебя! Да я хочу выпить тебя, каквино, а потом выбросить на обочину, прежде чем ты успеешь понять, что произошло.Но она! То была любовь, неподвластная времени.
И это я погубил ее! «Тонио!» — и больше ни одного слова досамой смерти".
Он пил бренди слишком жадно: оно текло по его подбородку,проливалось на одежду.
Кто-то поздоровался с ним, поклонился ему и торопливоудалился, увидев, в каком он состоянии. Но они простят! Все прощали его. Ведьпонятно: жена умерла, дети плачут по ней, и он тоже плачет по ней. А где-то впятистах милях к югу то бесчестье, тот старый скандал. «Ах, сенатор КарлоТрески! — должно быть, говорят они себе. — Что ему пришлосьперенести!»
Еще кто-то. Федерико тронул его за локоть. А он не отрывалглаз от женщины в черном. Она определенно пыталась соблазнить его.
— Я же сказал, оставь меня одного.
— ...Пришел, и никого на нем не было, синьор.
— На нем? Я не расслышал тебя.
— На пакетботе[46], синьор. Там небыло...
Шлюха была изящной, похожей на кошку; в ней чувствовалосьчто-то явно элегантное — в колыхании ее платья или в том, как она шла противветра. Он хотел ее, он хотел ее! А когда с этим будет покончено, он встанет наколени и признается: «Я убил его. У меня не было выбора, я не...» Он повернулсякругом и посмотрел на Федерико более внимательно.
— Что ты сказал?
— На пакетботе никого не было, синьор. И никакогопослания тоже. — И, понизив голос почти до шепота, прибавил: — Никакогопослания из Рима.
— Не было, так будет.
Карло распрямил плечи. Итак, ожидание продолжается, а с ними ощущение вины. Нет, не вины, а просто неловкости, напряжения, ощущенияневозможности дышать.
Теперь он почти с ужасом ожидал этого послания. После тойпервой вспышки гнева, когда он спросил, может ли быть уверен в их преданности,они сказали ему: «Мы привезем доказательство». — «Неужели? И что же этобудет? — спросил он тогда. — Окровавленная голова в мешке?»
Он тогда засмеялся, и даже они, эти убийцы, оцепенели отужаса, хотя и попытались скрыть это за непроницаемостью своих лиц, словновырезанных из дерева, грубо, без всякой шлифовки. «Не нужно привозить мнедоказательство. Нужно только сделать это. А новость быстро доберется до меня».
Певец Тонио Трески! Именно так его называют, даже при нем,при Карло, даже обращаясь к нему, его брату, осмеливаются говорить: «ПевецТонио Трески»!
Много лет назад те тоже обещали ему принести доказательство,но он отверг это. А когда они все же развернули перед ним кровавую тряпку и онувидел месиво из внутренностей и крови, то отскочил за стул, чтобы не видеть, изаорал: «Уберите это от меня, уберите!»
— Ваше превосходительство... — Федерико обращалсяк нему.
— Я не пойду домой.
— Ваше превосходительство, раз послания все еще нет,значит, остается вероятность того, что...
— Какая еще вероятность!
— Вероятность того, что им не удалось этого сделать.
В голосе Федерико слышалось легкое раздражение, какое-тобеспокойство. Он стрелял глазами по всей площади, но лишь слепо скользнулвзглядом по неожиданно появившейся женщине в черном. «Так ты не видишь ее? Затоя вижу!» — улыбнулся Карло.
— Не удалось? — усмехнулся он. — Ради Бога,он же всего-навсего треклятый евнух! Они могли бы придушить его голыми руками!
Он поднял бутылку и почти дружеским жестом отодвинулФедерико, чтобы тот не загораживал женщину. Да, она снова была здесь. «Отлично,красавица, иди же ко мне!» — сказал он про себя и быстро стал глотать бренди.
Обжигающий напиток прочистил ему рот, прояснил глаза. Дождьпадал беззвучно, невесомо, похожий на серебристое кружево.
И тепло в груди было просто роскошным; Карло не отнималбутылки от рта.
В свои последние дни Марианна металась по комнате,выдергивая ящики из шкафов и комодов: «Отдай ее! Ты не имеешь права забирать ееу меня! Я ее здесь положила! Ты меня здесь не удержишь!»
А потом последовало предупреждение старого врача: «Она себяубьет». А в конце — крики Нины, бегущей по коридору: «Она не говорит, она нешевелится!» — и плач, плач...
За четыре часа до смерти она это знала. Она открыла глаза исказала: «Карло, я умираю».
«Я не дам тебе умереть! Марианна!» — звал он ее. А потом онана миг очнулась, села на постели, распахнула глаза. «Тонио!» — и больше непроизнесла ни слова.
Тонио, Тонио, вечно один только Тонио.
— Синьор, пора домой... Если это не удалось сделатьтак, как это должно было быть сделано, есть опасность, что...
— Что? Им нужно было просто свернуть шею каплуну! Еслиони еще этого не сделали, значит, сделают. Не желаю больше говорить об этом.Ступай!
«Певец Тонио Трески!» — презрительно усмехнулся Карло.
— Но на пакетботе обязательно должно было быть какое-топослание.
— Ага, доказательство! — сказал он. —Доказательство.
Голова в кровавом мешке.
«Уберите это от меня, уберите это от меня, уберите это отменя-я-я-я!»
Она никогда не переставала выпытывать у него: «Ведь не тыэто сделал? Ведь не ты?» И он в тысячный раз шептал слова отрицания. Тысячу разв те первые дни, когда все готовы были наброситься на него, как стервятники.Там, за закрытыми дверями, она прижималась к нему, вцеплялась в него, как птицакогтями: «Мой сын! Мой единственный сын! Наш сын! Ты этого не делал!»
«Так скажи это сейчас!» Он смеялся, смеялся: «Нет, моядорогая, тысячу раз нет! Я не мог сделать ничего подобного. Он сам совершилэтот необдуманный поступок». И тогда ее лицо смягчалось и она верила ему, покрайней мере в тот миг, что находилась в его объятиях.
— ...К чему так скорбеть?
Кто это сказал?
Карло быстро обернулся и увидел две поспешно удаляющиесяфигуры: тяжелые черные патрицианские одежды, белые парики... Его бдительные ивечно осуждающие соперники!
