рьяном служении Ягве.
В Маханаиме росло фисташковое дерево, давшее название холму, на котором раскинулся город. В свое время Самегар послал людей срубить дерево, но жители прогнали их серпами и косами, и Самегар, по совету Елека, не без колебаний смирился с этим. Но теперь он решил поступить по всей строгости. Послал вооруженных людей в Маханаим, наказав им срубить дерево, чего бы то ни стоило. Жители и на этот раз оказали сопротивление, была пролита кровь, но святое дело было сделано, дерево пало.
Иеффай ворвался к Самегару с криком:
– Ты слышал, какие-то подонки свалили священное дерево Маханаима?
Самегар струхнул, но взял себя в руки – ведь в эту минуту он отстаивал честь Ягве.
– Они выполняли мой приказ, – сказал он. – Дерево это не священное. Ягве не живет в деревьях.
– Но то был Эц-Раанан, – грустно сказал Иеффай. – Самое красивое вечнозеленое дерево, какое я видел. Им дорожили все. И Ягве, наверное, оно тоже было дорого. – Осипшим от бешенства голосом он крикнул Самегару в лицо: – Ты сделал это нарочно, чтобы оскорбить Кетуру.
Самегар испугался, что в гневе брат убьет его, но, мысленно призвав на помощь своего Бога, ответил с вызовом:
– А я и не знал, что жена военачальника Галаада и по сей день поклоняется идолам.
Иеффай отмахнулся:
– Не твое дело следить за благочестием чужой жены.
– Нет, мое, – возразил Самегар. – Я пока еще судья в Галааде.
Иеффай и сам в глубине души чувствовал, что, стараясь избежать войны, действовал не только как военачальник Галаада, но и как сын своей матери и муж своей жены; поэтому он не собирался требовать назначения на обещанную ему должность судьи. Но когда Самегар нагло бросил ему вызов, гнев обуял его. Значит, сыновья Зильпы все еще не смирились; даже этот, самый мягкий из них, смеет ему перечить.
– Это ты-то – судья в Галааде? – спросил он, передразнивая голос брата. – Отныне им не будешь. Я потребую обещанной награды. Отныне судьей буду я. – И, схватив Самегара за плечи, встряхнул его. – Ну-ка, назови меня как полагается: уважаемый судья!
У Самегара от страха подогнулись ноги. И все же он выдавил:
– Лишь Ягве может освободить меня от должности. Я не стану называть тебя так. – Но вдруг его прорвало: – Я и сам знаю, что не гожусь сидеть на престоле судьи. Ничего не смыслю в военном деле, не умею подчинять себе людей, не могу судить, повелевать и приказывать. О Иеффай, я был бы счастлив, если бы Ягве воздвигнул тебя судьей! И мечтаю об одном: стать священником, читать по глиняным таблицам о прошлых деяниях Господа и записывать на них будущие его милости. О Иеффай, неужто ты не можешь отпасть от ложных богов? – искренне воскликнул он. – Ты был бы великим судьей! – И, подойдя вплотную, прерывающимся от робости голосом спросил: – Были ли на тебе амулеты при разговоре с царем Нахашем?
Никаких амулетов на Иеффае тогда, конечно, не было. И все же в глупых словах пламенного ревнителя веры таилось зернышко истины: что следует сказать Нахашу, внушал Иеффаю в большинстве случаев Ягве, но иногда и бог его матери.
Гнев Иеффая как-то сразу иссяк. Он убрал руки с плеч Самегара.
– Не тревожься, мой осторожный, мой благочестивый брат, – сказал он спокойно. – Недолго осталось тебе влачить бремя судейских забот. Твой священник назначит меня судьей в доме Ягве, как записано в нашем соглашении. А ты сможешь укрыться от мирских тревог за спиной своего Авияма и заносить на таблицы уже мои деяния во славу Галаада!
7
Иеффай направился к дому Ягве, вырос на его пороге перед Авиямом и объявил:
– Ни одного вражеского воина и ни одного шатра аммонитян нет в пределах видимости вокруг Массифы!
Голос его трубил победу, а сердце сжималось от страха: он боялся, что Авиям догадается, почему Нахаш прекратил военные действия.
Первосвященник в самом деле оторопел, когда впервые услышал об уходе противника. Как? Иеффай, этот прославленный опытный воин, счел за лучшее не сражаться с Аммоном, а оставить в руках врагов город Иоквеху! Вновь проснулось в нем подозрение, вызванное загадочными словами «отогнать от ворот».
И когда Иеффай вдруг явился и стал предъявлять свои требования, Авиям сухо заметил:
– Ты прав. Ты выполнил свое обещание. Выполнил в точности все, что обещал. Ты ведь и пришел ко мне затем, чтобы это услышать?
Иеффай почуял вызов. У него и в мыслях не было оправдываться перед стариком; но в душе он уже не раз с успехом заглушал голос собственных сомнений, находя достаточно веские доводы, так что был даже рад случаю изложить их кому-то другому.
– Знаю, – сказал он, – ты ждал от меня громкой победы. Однако я заново взвесил могущество аммонитян, оно оказалось настолько превышающим наши силы, что, если бы мне и удалось победить их в открытом бою, война бы на том не кончилась. Нахаш спокойно отсиделся бы в своей неприступной крепости Раббат и дождался, когда к нему на помощь подоспеет ополчение Моава и даже Васана. Тогда мне, вероятно, не удалось бы удержать даже Массифу. Я неплохой военачальник, Авиям. Думается, я доказал также, что не трус и не склонен мелочно высчитывать, на чьей стороне перевес. Я всей душой рвался в открытый бой. Но почел за лучшее сначала спасти Галаад.
Доводы Иеффая звучали вроде бы убедительно. Тем не менее они не рассеяли сомнений Авияма, и он сказал:
– И все же поведай мне, как ты уговорил царя аммонитян? Какие сильные, убедительные слова нашел, чтобы заставить его отступить со всем войском, даже не обнажив меча?
Священник опять говорил спокойно, но на этот раз
