Иеффай ясно расслышал питаемые им тяжкие подозрения; тот либо точно знал, либо только догадывался, что Иеффай заключил с царем тайный, опасный и недопустимый, на его взгляд, договор. Иеффай весь напрягся, стараясь сказать одним словом меньше, а не больше, и ответил, тоже очень спокойно, даже небрежно:
– Я объяснил царю Нахашу: если он и разобьет нас в открытом бою, исход войны отнюдь не будет решен. Сильных слов я не употреблял, взывал лишь к его разуму; а царь Нахаш хоть и вояка, но человек сговорчивый и разумный.
Тут Авиям не выдержал.
– Твой царь Нахаш, – сказал он, гневно сверкнув глазами, – может, и сговорчив, но Ягве не таков. Наш Бог не любит взвешивать и рассчитывать, он – бог войны. И вряд ли благосклонно посмотрит на то, что ты оставил врагу его город Иоквеху.
Иеффай даже обрадовался, что тот поддался гневу: теперь он чувствовал себя увереннее. И спокойно возразил:
– Я завоевал для Израиля семь прекрасных городов, причем лучших, чем Иоквеха, не забывай. Кроме того, я добился от царя Нахаша клятвы, что он не будет преследовать жителей Иоквехи, чтящих Ягве. Не думаю, что Ягве может быть недоволен мной. Ведь это по его воле Аммон отступил, как только я появился здесь. А до того Ягве и пальцем не шевельнул, глядя, как Аммон осаждает Массифу.
Священник устал от пустых пререканий и попросил:
– Перестань в конце концов считать меня своим врагом. Я хочу того же, что и ты, мы оба, каждый по-своему, заботимся о благе страны. Признай за мной это. И тогда уж объясни мне, умоляю тебя: что ты выиграл, отсрочив решение? Сейчас ты уступил Нахашу город Иоквеху. Что ты сделаешь будущей весной? Уступишь ему еще больше наших земель?
На миг Иеффаю почудилось, будто этот жуткий старик точно знает, о чем именно говорили они с Нахашем, будто он знает истинную цену, заплаченную им Аммону за отступление, – полуобещание породниться с царем и заключить с ним постоянный союз.
А Авиям продолжал:
– Пойми, Иеффай, сын мой, нехорошо вступать в союз с Аммоном даже на короткое время. Аммон был и остается народом степей и пустынь. Нас же Ягве сплотил для того, чтобы мы осели в этом благодатном краю. Мы – не дети пустыни, наши братья – те, что живут на другом берегу Иордана. Пойми же это, воин Ягве. Соберись с духом. Будь сыном своего отца, а не матери.
На миг Иеффая пронзили те же чувства, что теснились в его груди на вершине Хермона; перед его мысленным взором возникло огромное, единое и нераздельное царство Израиль по обе стороны Иордана. Но тут же в душе его зазвучали лукаво-рассудительные слова царя: «Разве мы все не евреи?» Иеффай растерялся от этих противоречивых чувств и предпочел разозлиться на священника: тот лишь вновь норовит взять над ним верх.
– Я-то думал, – начал он с мрачной усмешкой, – что спас вас всех от большой беды, а оказывается, я всех вас предал. – Он нарочно раздувал свою злость и распалялся все больше и больше. – Ведь как было дело, священник? – разошелся он. – Вы пришли ко мне и стали умолять: нас со всех сторон обложил враг, превосходящий нас силою, приди и помоги! И я сжалился над вами и ответил: «Хорошо, я отгоню врага за пределы видимости». И я это сделал. Я сделал больше. Я вернул Галааду два города из трех, которые вы не смогли удержать, потому что тела ваши заплыли жиром, а души снедает алчность. И где же благодарность? – В глазах его заплясали злые зеленые искорки, он вздернул бородку и хрипло бросил в лицо священнику: – Вы срубили священное дерево в Маханаиме. Я любил его, как и моя жена Кетура, и отец любил сидеть в его тени вместе с матерью, – а ведь он был судьей в Израиле! Этот благочестивый болван Самегар проблеял: «Ягве не живет в деревьях!» – и послал людей срубить мое любимое дерево, пока я торчал тут в Массифе, спасая вас. И ты не пресек его действий и тем причинил боль мне и обиду моей жене.
Авиям понял: Иеффай потому и ярится, что ему нечего возразить по существу. И окончательно убедился, что подозрения его обоснованны. Он сказал:
– Не из-за дерева ты гневаешься. А из-за того, что я знаю о том, что творилось в твоей душе, когда ты говорил с аммонитянином; а творилось там зло, и говорил ты с ним не так, как пристало военачальнику Галаада. Не знаю, что ты выторговал при этой встрече на развалинах Елеалеха, но боюсь, что этот царь не отступил бы, не наобещай ты ему нечто большее, чем один год мира. Может быть, ты торговался с ним для выгоды Галаада, только выгода эта – короткая и достигнута, боюсь, за счет высшего твоего военачальника – Ягве.
Иеффай возразил старику грубее, чем хотел:
– Хватит меня учить! Я тебе не мальчик. Распоряжайся себе на здоровье в доме Ягве. А военные переговоры – мое дело. Я выполнил все, что обещал, а вы недовольны, поносите и позорите меня и срубили мое любимое дерево в Маханаиме; раз так, я требую причитающейся мне награды. Хорошо, что не поверил вашим словам и заставил записать все на таблицах.
Авиям, как-то сразу одряхлев, сказал:
– Будь по-твоему. Ты будешь сидеть на престоле судьи Галаада. Но было бы лучше для нас и для тебя, если бы ты обождал, когда Ягве сам воздвигнет тебя судьей.
Эти слова священника наткнулись на решительный отпор. Иеффай возмущенно повторил: «Когда Ягве сам воздвигнет тебя судьей!» Да этот старик просто морочит ему голову своей трескучей болтовней! И, надменно вскинув голову, Иеффай ответил: «Он уже воздвиг меня. Ягве – мой бог, он живет в моей груди. И чего я хочу – это его воля».
В ужасе от такого кощунства, Авиям процедил сквозь зубы:
– Недолго придется тебе сидеть на судейском престоле, чтобы понять: ты ошибаешься.
Потом сухо завершил
