ферм, у нас – 24 млн хозяйств. На одну ферму приходится 20 десятин, у нас – 4 десятины. Доходность фермы в 1925 году составляла 2500 руб., у нас – 302 руб. Едва ли больше 10 % всего населения Америки пользуется доходом с земли как с единственного источника, остальные же 36 % работают в качестве рабочих сельского хозяйства»[102]. При этом тот факт, что в США земля находилась в частной собственности, конечно же, умалчивался.
Попытки легализовать колхозный строй в дальнейшем упорно продолжались. 17 февраля 1935 года ЦК ВКП (б) и СНК СССР был утвержден новый Примерный устав сельскохозяйственной артели[103] вместо документа с аналогичным названием от 1930 года. Устав назвали сталинским[104]. Документ определял правовой режим колхозной земли как всенародной государственной собственности, закрепленной за артелью в бессрочное пользование и не подлежащей ни купле, ни продаже, ни сдаче в аренду. Из общественных земель в личное пользование каждому колхозному двору выделялось от четверти до половины гектара, а иногда даже целый гектар.
За счет получаемых доходов артель должна была погасить обязательства перед государством по поставкам и возврату семенных ссуд, расплачиваться с машинно-тракторными станциями за использование техники, засыпать семена для посева и фураж для прокорма скота, создавать неприкосновенный семенной и кормовой фонды, фонд помощи старикам и инвалидам, нуждающимся семьям красноармейцев, содержать детские дома и ясли, выделять часть продуктов для продажи государству или на рынке. Все, что оставалось после этих изъятий, распределялось между колхозниками по трудодням[105]. В общем, сплошная барщина на государство при практически полном отсутствии сил и времени для обработки выделенного семье клочка земли и отсутствии механизмов защиты от неурожая вследствие природных катаклизмов.
Результатом этой системы вкупе с практически полным изъятием всего урожая в 1932 году стал массовый голод 1932/33 годов в целом ряде регионов СССР. Власть создала все условия – можно сказать, открыла ворота – для возвращения одного из всадников Апокалипсиса, а конкретно – всадника на вороном коне по имени Глад, то есть голод, а за ним, как известно, следует другой – по имени Смерть[106].
В 1932 году Украину, Поволжье, Кубань, Белоруссию, Южный Урал, Западную Сибирь, Казахстан, отдельные районы Центральной России поразил голод. Недооценив его размах, власти продолжили вывоз зерна из хлебопроизводящих районов, направляя его на экспорт и тем самым усугубляя масштабы бедствия. Всего в СССР в тот период от голода умерли, по разным оценкам, от 5 до 7 млн человек[107].
Колхозникам, пытавшимся выжить за счет своего участка и не сильно напрягавшимся на колхозных полях, а то и вовсе уходившим на отхожие промыслы, государство-крепостник устанавливало новую ответственность.
7 мая 1939 г. было принято постановление ЦК ВКП (б) и СНК СССР «О мерах охраны общественных земель колхозов от разбазаривания»[108], в котором говорилось: «Разбазариванию и расхищению колхозных общественных земель способствуют неразбериха и беспорядок в земельном хозяйстве колхозов, когда приусадебные участки и общественные земли колхозов перемешаны между собой… отсутствует учет полевых и приусадебных земель».
В постановлении устанавливались следующие меры ответственности:
– уголовная ответственность за всякую попытку урезать общественные земли колхоза в пользу личного хозяйства, а также за всякое увеличение приусадебных участков сверх размеров, предусмотренных Уставом сельхозартели;
– исключение из колхоза с лишением приусадебного участка тех, кто допускал сдачу в аренду приусадебного участка или передачу его в пользование другим лицам.
Предусматривалось обязательное ведение учета колхозных земель и приусадебных участков в специальной земельной прошнурованной книге, а также в государственных земельных книгах в райисполкомах.
В целях борьбы с тунеядством для каждого трудоспособного колхозника был установлен обязательный минимум трудодней в году.
Было рекомендовано установить, что трудоспособные колхозники и колхозницы, не осилившие годовую минимальную норму трудодней, должны считаться выбывшими из колхоза и потерявшими права колхозника.
При этом, следуя неповторимой большевистской логике, чуть раньше было принято постановление ЦК ВКП (б) и СНК СССР от 19 апреля 1938 года № 500 «О запрещении исключения колхозников из колхозов»[109]. В этом документе запрещалось исключать семью колхозника по случаю его ухода на временную или постоянную работу на государственное предприятие или в учреждение, а также исключать из колхоза за нарушение правил внутреннего распорядка. В качестве крайней меры исключать дозволялось «явно неисправимых, подрывающих и дезорганизующих колхоз, и лишь после того, как исчерпаны все предусмотренные Уставом сельхозартели меры предупредительного и воспитательного характера… по решению общего собрания, на котором присутствует не меньше двух третей общего числа членов артели».
Видимо, для того, чтобы сельская интеллигенция сохраняла силы для основной работы, постановлением ЦК ВКП (б) и СНК СССР от 28 июля 1939 года[110] «О приусадебных участках рабочих и служащих, сельских учителей, агрономов и других не членов колхозов, проживающих в сельской местности» была ограничена площадь приусадебного участка – не более чем 15 соток.
После того как советские правоведы установили отраслевую модель законодательства, не признававшую деление права на публичное и частное, нашлись энтузиасты[111], обосновавшие такую отрасль советского законодательства, как колхозная. По сложившейся традиции (в теории советского права законодательство и право практически не различались) они называли это «колхозным правом». По сути, речь шла об очередной схоластической попытке дать нормативистскую интерпретацию документам Права катастроф, то есть партийным решениям, обеспечить юридическое оформление насильственных методов радикального переустройства деревни.
Было это отнюдь не просто. Например, раскулачивание, то есть принудительное безвозмездное изъятие собственности кулаков, в партийных документах и в законодательном акте – Постановлении ЦИК и СНК СССР от 1 февраля 1939 года – называется конфискацией. Однако эта мера не была конфискацией в юридическом смысле слова. Эта специфическая мера принуждения, которая не имеет аналогов в системе узаконения способов лишения собственника его имущества, представляет собой не что иное, как произвол, больше похожий на узаконенный грабеж[112].
По мере дальнейшего упорядочивания колхозного строя «колхозное право» имело дело с нормативно-правовыми актами, регулирующими отношения в сфере организации и деятельности колхозов, охраняющими их от нарушений со стороны как самих колхозов, так и иных лиц. Характерной чертой колхозного законодательства 1930-х годов считается усиление его жесткости, порой даже жестокости[113]. Да и как иначе, если речь идет о государственном крепостничестве, опирающемся на репрессии и перманентный террор в отношении крестьян?
Террор без фальши и прикрас
Во взаимоистребительной Гражданской войне побеждает тот, кто, кроме прочего, не побоится пролить больше всех крови – как чужой, так и своей. Большевики очень хорошо освоили этот урок: террор, ставший главным методом захвата и удержания ими власти, без рек пролитой крови выглядит неубедительно.
Подобно мифическим вурдалакам (или вампирам), которые питаются не только кровью, но и страхом и ужасом смертных, власть большевиков становилась тем сильнее, чем больше крови было пущено населению, чем сильнее и безотчетнее становился его страх. Как писал Ленин Курскому в 1922 году, необходимо «открыто
