старику Сонго. — Только уж меня увольте, я не кошка ямками пользоваться». И старик вполне с ней согласился.
Приезд Баасана внес смятение в зимний распорядок жизни, когда люди ложатся спать рано, едва стемнеет, а встают поздно. Короток зимний день. Пока истопится очаг и хозяйка выгребет золу, а детишки повычистят сажу из труб да приготовят новую охапку дров на растопку, глядишь, солнце уже село за гору. Тут самое время укутаться поплотнее в меховой дэл да поиграть час-другой в кости или шашки. Это не понравилось Баасану: «Отсталые же, однако, люди живут в нашем хотоне», — сказал он себе, словно впервые увидел, как они проводят время.
Теперь самое время рассказать, почему Баасан вернулся домой, да еще принялся приобщать своих земляков к совместному труду и всяческому благоустройству. А случилось вот что. Уже не год и не два Туда-сюда возвращался на лето к семье на свежие молочные продукты да на кумыс. Осенью, когда он снова появлялся в аймачном центре, для него всякий раз находилась новая работа. Баасан побывал и курьером, и истопником, что его вполне устраивало. Но нынче его блаженству пришел конец. В аймачном исполкоме, куда он снова сунулся в поисках должности, за него принялись всерьез. Партийная ячейка, в которой Баасан состоял на учете, так проработала летуна на собрании, что от него пух и перья полетели. Вот уж действительно, говорили, на два дома человек живет: одна нога у него увязла в частной собственности, а другая пытается устоять на государственной почве. На первый взгляд он вроде бы служащий, а приглядишься — типичный мелкий хозяйчик. И такое двойственное положение по меньшей мере странно для члена партии, и, пожалуй, даже несовместимо с этим высоким званием. Он, видите ли, взял себе за правило блаженствовать все лето на лоне природы, жить за счет жены и детей. Да он просто эксплуататор, вот что! И в то время, когда по всей стране развернулось массовое кооперирование, Баасан, член партии, палец о палец не ударил для того, чтобы приобщить своих земляков к идее коллективного хозяйствования.
Сперва Баасан слушал критику вполуха, но выступавших было много, и никто не сказал о нем ни единого доброго слова. Это вселило в него сперва смутное беспокойство, которое под конец переросло в настоящую панику. Когда же последний оратор потребовал исключить его из партии за неблаговидные действия, душа Баасана ушла в пятки. Он немедленно попросил слова.
— Товарищи, ваша критика вполне справедливая, я такой и есть, — начал он, опустив голову.
— Какой же именно? — раздалось с места.
— Баасан Туда-сюда. Свою вину осознал только сейчас! До этого не нашлось никого, кто бы объяснил мне, что я живу неправильно.
— Но ты же летун, что ни год, то у тебя новая работа, — возразили ему.
— Понимаю, понимаю. Но свои недостатки я исправлю, только оставьте меня в партии. Я вернусь на родину и постараюсь сделать все, чтобы мои земляки кооперировались и изменили свою жизнь к лучшему.
— Сколько же у тебя земляков?
— Семь хозяйств.
— Из семи аилов объединения не получится.
— Не сбивайте его, товарищи, — перекрывая голоса, сказал секретарь партийной ячейки. — Семь хозяйств — это целая производственная бригада, она может присоединиться к какому-нибудь ближайшему объединению.
Такова краткая история возвращения Баасана в родной хотон. Естественно, что о ней он предпочитал не распространяться, тем более, что действительно решил приобщить своих соседей по хотону к методам социалистического хозяйствования.
Однако новоявленный энтузиаст понятия не имел, какие шаги следовало предпринять в первую очередь. Каждое утро он собирал людей в своей юрте и начинал агитировать. «Мы отстали от всего света, — говорил он. — Нам надо объединиться». «Мы не возражаем, — отвечали ему, — но с чего начинать-то?» Этот вопрос неизменно загонял Баасана в тупик, и он снова заводил свое: «Нам надо объединиться».
Однажды поутру, когда родители пошли на очередное собрание к Баасану, Цэвэл осталась дома одна. Подложив под чистый лист бумаги книгу в твердом переплете, она приготовила карандаш и задумалась. Минуту назад все казалось так просто: бери бумагу, садись и пиши письмо, тебя в этот миг никто не видит, значит, и стыдиться нечего. Отчего же в таком случае смуглое, миловидное лицо девушки залил яркий румянец? Ну как же — она решила написать Магнаю, все ему объяснить…
Неделю назад Баасан втянул Цэвэл в одно дело, которое обернулось не так, как хотела того девушка.
Под вечер того дня с неба сыпался густой пушистый снег, и на сердце у Цэвэл было грустно. Как и сегодня, она была одна в юрте. «Хотя бы агитатор наш заглянул, — подумала девушка о Магнае. — За весь месяц ни разу не удосужился навестить родной хотон».
— Ну и погодка! — внезапно появившись на пороге, прогудел Баасан и зябко потер руки.
— Проходите, пожалуйста, — вежливо пригласила вошедшего Цэвэл. — Какие в мире новости? Жаль, нет у нас радиоприемника. Я, правда, заказала его в аймачном центре, но раньше весны его, видно, не получишь. Живем как в глухом лесу. Вот и агитатор наш давно не показывается. Наверняка боится трудной дороги.
— Кто у нас агитатор? — поинтересовался Баасан. — А-а, Магнай, я уж было запамятовал. Надо ему хорошенько напомнить.
Девушке стало не по себе — ей хотелось только одного — повидаться с Магнаем, а получалось так, будто она на него пожаловалась.
Баасан задумался. И впрямь, хорошо было бы, окажись тут агитатор. Уж он объяснил бы людям, что к чему, тогда и Баасану не пришлось бы ломать себе голову над тем, как растолковать идею коллективизации.
— Правда, пригласите его! — с неожиданным чувством попросила вдруг Цэвэл.
— Сделаем, сестренка, вот что: я напишу письмо, а ты его подпишешь — «скотоводка Цэвэл». Это подействует сильнее.
Цэвэл кивнула в знак согласия. Если, получив письмо, Магнай появится здесь, она готова подписать что угодно. Да и что в этом особенного? Никто не знает, что она любит Магная, в том числе и он сам… А ей хочется послушать о событиях в стране и за рубежом.
Баасан написал письмо, она прочитала его, не особенно вникая в смысл, только б, не дай бог, он не заметил, как она волнуется, и поставила свою подпись. Баасан тут же запечатал письмо и отослал с нарочным в сомонный центр.
Прошла неделя. Агитатора все не было. И вот Цэвэл мусолила в одиночестве карандаш, не решаясь начертать имя Магная на бумаге. Залаяли собаки. Она встала, приоткрыла дверь и выглянула — к хотону издалека приближался всадник. В последние дни она уже много раз обманывалась в своих ожиданиях и теперь, не разглядев как следует верхового, сердито
